— Положи.
— Ой, Данилка, сколько тебе еще предстоит счастья, ты себе даже представить не можешь! Послушай, у вас в самом деле — серьезно?
— Что ты имеешь в виду под словом «серьезно»? Руку и сердце он мне пока еще не предлагал, — улыбнувшись, тихо ответила Данка.
— Ну, это понятно, рановато еще, — весомо заметила Полина. — Мы вот с Владом уже почти год встречаемся, а он тоже пока молчит. Потерпи, подруга...
Данка усмехнулась:
— Ну и забавная же ты, Полька! «Год встречаемся»! Да за этот год ты с ним и месяца не общалась...
— Ну, прости, — заметив, что подруга обиделась, осеклась Дана, — я же не со зла, просто с языка слетело...
— Слово — не воробей, — надув губы, пробурчала Полина, — да ладно, на первый раз прощаю, тем более что ты права — на все сто процентов. Да ничего, прорвемся! — закончила она уже совсем оптимистично.
— Прорвемся, — согласилась Дана.
— Ну а он тебя — любит? — продолжила Полина допрос с пристрастием.
— Любит, — снова не задумываясь, без колебаний ответила Дана.
— Говорил?
— Нет, не говорил.
— Откуда тогда знаешь?
— Просто знаю, и все. Это не обязательно говорить.
— В принципе ты права, — согласилась Полина, — но все-таки хочется же услышать! Правда, хочется?
— Не знаю, — пожала плечами Дана, — я и так счастлива...
— Послушай, Данилка... — Полина придвинулась, заглянула ей в глаза, прищурилась и зашептала сухо и горячо: — А теперь скажи — самое-самое... Скажи! Он... он тебе предлагал?..
Данка отстранилась, а Полина испуганно подняла глаза — ну вот, старалась ведь как могла, деликатничала, зная, что мисс невинность может оскорбиться, — и все равно не сумела, кажется, обидела... Но в этот момент поймала какое-то странное выражение во взгляде подруги — не обида, совсем не обида, что-то другое, такое, чего раньше и не было никогда. И в ту же минуту сама обо всем догадалась, вскочила... Взлетели брови, заискрились глаза.
— Было?! Неужели было?
Данка молчала — но ответа и не требовалось, уже и без слов все было понятно.
— Ах ты... — Полина просто задыхалась. — Ах ты! Тихоня! Неприступная гордыня! Последняя девственница Помпеи!
— Последняя девственница Помпеи? Это еще что такое? — от души расхохоталась Данка. — Какая еще девственница Помпеи? Есть Орлеанская девственница, есть картина Брюллова...
— Замолчи, интеллектуалка! — продолжала напирать Полина, и даже слово «интеллектуалка» слетело с ее губ с интонацией ругательства. — Оказывается, в тихом омуте... Ты же с ним три дня знакома!
— Три дня, — согласилась Дана, — а кажется — всю жизнь...
...Просто в ту ночь он так и не уехал. Он проводил ее, и она смотрела в окно, вслед удаляющейся красной машине, а потом вдруг поняла, что не хочет — ни за что на свете не хочет — расставаться с ним сегодня. Повинуясь внезапному порыву, принялась лихорадочно дергать шпингалет оконной рамы — как назло он не поддавался... Впервые в жизни решилась отрастить длинные ногти — и вот один из них сломала прямо под корень, даже не почувствовав. Окно распахнулось — вдали, в ночной тишине, отчетливо послышался шум мотора, и она, даже и не надеясь, что он ее услышит, проговорила, даже не прокричала: «Андрей».
И тут же все звуки смолкли. Данка просто не поверила своим ушам — она скорее почувствовала, что машина остановилась. Конечно, в тот момент она и подумать не могла, что он просто увидел в боковом зеркале, как распахнулось окно — единственное во всем многоквартирном доме освещенное окно, поэтому и остановился. А она боялась спугнуть сказку — молчала, пристально вглядываясь в уже едва различимый в первом и робком утреннем свете силуэт его красной машины. Секунда, показавшаяся вечностью, прошла, за ней потянулась другая — еще более тревожная и длинная, когда мотор снова заработал, но вот наконец машина медленно развернулась...
— Неужели услышал? — шептала она, прижавшись, не поднимая глаз и только чувствуя, как он целует ее волосы.
— Я просто знал, что ты позовешь.
— Откуда? Откуда ты мог это знать, если я и сама этого не знала?
Он не ответил — просто потому, что она закрыла ему рот своими губами, потом отстранилась, сделала шаг назад, притянула к себе и медленно, не говоря ни слова, начала расстегивать пуговицы на его мокрой рубашке. Она не сомневалась — не кокетничала, не пыталась не быть собой, она просто знала, что так должно быть, что иначе быть просто не может, — решать не ей, ведь то, что должно было произойти сейчас, уже давным-давно было предначертано свыше. А ей оставалось только быть счастливой.
