Это еще только цветочки... гражданин следователь. Ни у отца, ни у матери, ни у нас с братом не было ни малейшего представления о том, кто мог сфабриковать против отца такие ужасные обвинения. Наоборот: молодой инженер считался другом нашей семьи, его родители были много лет знакомы с моими... Хорошо воспитанный молодой человек был желанным гостем у нас в доме. Среди многих других талантов у него были способности к музыке, он проникновенно исполнял вещи своих любимых композиторов, был в меру веселым и сердечным, в меру тактичным и деликатным... Вы, наверно, уже догадались, гражданин следователь, что я говорю про Эйжена Зара?
— Да, — ответил я, не глядя на нее.
— Нет ли у вас сигарет?
Я достал из стола пачку сигарет и подал ей. Я не курю, но всегда держу в письменном столе сигареты. В ту минуту я был недалек от желания закурить, но удержался. Множество всевозможных и удручающих мыслей вертелось в голове, не хотелось ни говорить, ни двигаться.
Белла Зар жадно затянулась несколько раз подряд и продолжала, глядя на тлеющую сигарету:
— Не знаю, как Зар сам оценивал свои действия. Не представляю, как он аргументировал их перед самим собой... Уж конечно, он не считал себя злодеем и интриганом, о нет! Отличный сон, аппетит, настроение... Никаких признаков неврастении. Воплощение оптимизма, добродушная жизнерадостность, полон рот разговоров о гуманизме... Не знаю, не знаю, я не представляла себе, до какой степени лицемерие может стать второй натурой человека. Лучше не пытаться анализировать... Противно... Возвращаюсь к прошлому. В момент осуждения отца и брата я находилась далеко от дома. У меня были неприятности с глазами, требовалась небольшая операция, и я поехала в Одессу проконсультироваться с врачом, знаменитостью в этих вопросах... Родные, не рассчитывая на благополучный исход дела отца и по-своему щадя меня, ничего не сказали мне о катастрофе, постигшей нашу семью. Когда я вернулась домой. Нет, об этом я не желаю говорить, и это неважно!.. Словом, я стала женой Зара. Если теперь я скажу, что никогда не любила его, вы подумаете: так ей стало казаться лишь после того, как выяснилось, с каким человеком она провела вместе большую часть своей жизни. Но это не так... Я не хочу вдаваться в подробности... Да это и не имеет значения...
— Простите! — перебил я. — Для меня имеет значение все. И для вас тоже. Это же прямо относится... (я хотел сказать «прямо относится к делу», но это показалось мне слишком сухо) к более полному пониманию мотивов событий.
— К пониманию? И вы произносите это слово без всякой задней мысли?
В эту минуту что-то в лице и голосе Беллы напоминало мне ее брата. Я ответил:
— Кажется, я не давал вам повода подозревать меня в нарочитых провокациях... Или я ошибаюсь?
— Хорошо, пойдемте дальше... Зар любил меня. В этом я не сомневаюсь. Он прикидывался другом, на которого можно опереться в трудную минуту, которому можно довериться... Мне было тогда восемнадцать лет. И мне очень, очень по многим причинам нужен был человек, на поддержку которого можно положиться. А недавно... когда я узнала все... Знаете, когда люди внушают вам ужас, недоверие и отвращение, с этим еще можно как-то... если не смириться, то кое-как существовать. Но когда отвращение внушаешь сама себе... Вы меня понимаете?
— Думаю, что да.
— И все-таки надо жить. По многим причинам. Без возможности убежать, избавиться... Нет, больше не буду об этом. Не могу. Во всяком случае сегодня. Я очень устала. Задавайте мне лучше вопросы.
Белла опять закурила, движения ее стали нервными, пальцы, державшие сигарету, слегка дрожали. И все-таки голос ее звучал спокойно, когда она сказала:
— Я жду. Итак?
— Опишите, как все происходило двадцать шестого июня!
— Всего два дня прошло с момента, как я узнала всю правду про Зара...
— Простите! Кто же открыл вам «всю правду»?
— Вам нужно знать и это?
— О том, что мне не нужно знать, я вас не буду спрашивать.
— Хорошо, тогда... Я еще подумаю, это не так просто... Итак, я все узнала двадцать четвертого июня. Целые сутки прошли, пока я как-то опомнилась, пришла в себя настолько, чтобы подумать, что делать дальше, что вообще будет дальше. Не забывайте, что у меня есть сын. Не будь его, я ушла бы из дому в ту же минуту. Я не могла думать только о себе, мне надо было подумать о Рудольфе: сказать ли ему? И как, в какой форме? Ведь речь о его отце! Наконец, я решила: я должна бросить всю правду в лицо Зару. Чего я хотела этим достигнуть? Надеялась ли, что он признает свою вину? Не знаю. До двадцать шестого июня не представлялось возможности остаться наедине с Заром. Он был занят подготовкой к пикнику, да еще неприятности на работе, он почти не показывался дома... Я не хотела ехать на пикник, вы это поймете, а потом подумала: что, если я крикну все в лицо Зару именно на людях, публично? Что мне терять? И все-таки я колебалась, тянула. Даже выпила для храбрости. Но так и не решилась. Не решилась и тогда, когда Визма залезла на скалу, а я осталась внизу. Я вправду хотела вернуться к тем восторженным болтунам на площадке, но когда осталась одна, весь хаос мыслей опять обрушился на меня, и я, чтобы рассеять их, почти бессознательно устремилась вперед по верхней тропинке. Всего несколько мгновений я была там одна, а потом... Это подстроила сама судьба: я увидела Зара. Я не знала, что он только что целовался с другой женщиной... Честно говоря, Айю я там вовсе не видела... Я не понимала, почему Зар оказался один там, на скале. Зар мне казался нервным, но, увидав, что это я, заулыбался, что-то крикнул... Я не расслышала, не поняла... Но я была, вернее, вдруг стала совсем спокойной, хладнокровной. Дальнейшее помню отчетливо — весь короткий диалог. Я подошла к нему вплотную и сказала: «Я знаю о тебе все, ты подлец и предатель, не надейся, что это пройдет тебе даром!»... Не знаю, много ли он понял из моих слов, на этом лице никогда ничего не отражалось... Он миг глядел на меня удивленно, как глядел бы любой муж, которому жена бросает в лицо незаслуженное, нелепое обвинение, но пришел в себя очень скоро, это характерно для таких, как он. Слышали бы вы, какая гамма чувств прозвучала в его голосе, когда он бросился ко мне, восклицая: «Белла, дорогая Белла, да что с тобой, что это ты говоришь?!» А в голосе — ласка, в голосе — забота о том, не сошла ли я вдруг с ума, в голосе — беспредельное изумление... Он смотрел на меня чистым, открытым взглядом, точно такими же я видела эти глаза всегда. Казалось, он хочет меня утешить, он протянул ко мне руки. «Не подходи ко мне!» — крикнула я, сделала шаг назад, но он не обращал внимания, хотел обнять меня... «Это же безумие, очнись, дорогая!» — воскликнул он с тем же удивлением, лаской и заботой в голосе... И тогда я его толкнула — это было недалеко от обрыва — он сразу упал, спиной... И первой мыслью — да, да, моей первой мыслью после этого — можете записать, я не стану отказываться. Моей первой мыслью было: «Это лучший конец, лучший выход. А теперь беги, Белла, все будут думать, что здесь произошел лишь несчастный случай!»... Вот и все. Сегодня я больше не хочу и не могу говорить.
