Утром я первым долгом отправился в кабинет прокурора. Единственно, что мне было совершенно ясно, так это план дальнейших действий. Но согласится ли Старый Сом?
— Н-ну! — начал он, едва я появился в дверях, но, всмотревшись в меня, умолк и забарабанил пальцами по столу.
Я сообщил ему свои последние соображения и задуманный план. Старый Сом напряженно слушал. Когда я кончил, долго молчал, думал, затем кивнул, соглашаясь:
— Неплохо придумано... неплохо в том случае, если ваши выводы и соображения окажутся правильными. Чем черт не шутит! Действуйте!
Когда я уже отворял дверь, чтобы исчезнуть, Друва вдруг окликнул меня:
— Адамсон!
— Слушаю вас...
— Неофициально, Адамсон, именно так, н-неофициально и абсолютно между нами: у вас такая профессия, что даже в самые трудные минуты жизни... как бы ни были внутренне растрепаны... все же рекомендуется...
Он бросил на мои нечищеные и неаккуратно зашнурованные ботинки недвусмысленный взгляд.
Чувствуя себя миной, готовой взорваться, я все-таки покорно ответил:
— Извините!
Все было подготовлено для реализации моего замысла: в кабинете Друвы собраны люди, двадцать шестого июня находившиеся ближе к месту, где директора Зара столкнули со скалы. Те, кто на площадке среди скал любовался закатом: Янина Спроге, Айна Лусе, Юрис Зивтынь, Артур Цирулис, Ян Квесит и Айя. Вызвана была и Визма Кноппе, она вместе с Расинем, Салой, врачом Шварцем и двумя понятыми находилась в другом помещении.
Зазвонил телефон. Докладывал Лапсинь из квартиры Беллы Зар.
— Мы готовы, жду дальнейших указаний. Можем выезжать?
— Отлично, Лапсинь! Приезжайте! Как себя чувствует Белла Зар? Она не возражает?
— Нет. А впрочем... сами понимаете.
— Понимаю, Лапсинь, по крайней мере, мне кажется, что начинаю понимать.
Я положил трубку. Поднял голову, мои глаза встретились с глазами Айи. Почему она так смотрит на меня? Что скрывалось за этим взглядом? Любопытство, ненависть, страх, сожаление?.. Нет, что-то другое. Но что? Я не мог найти определение. Я был занят. Мне было не до того. В последние дни мысли об Айе преследовали меня только по ночам и когда я оставался один. На людях я обо всем забывал, был слишком занят, слишком торопился: дело об убийстве Зара близилось к завершению.
Шестерку, любовавшуюся тогда закатом, я попросил пройти во двор и сесть в машину. Затем велел шоферу трогать. Вслед за первой машиной последовала вторая с Визмой Кноппе, Расинем, Салой и понятыми.
К прокуратуре в мотоцикле с коляской подъехали Лапсинь и Белла Зар. Я поздоровался, сел позади Лапсиня. И тут же отправились в путь. Надо отдать должное Лапсиню, на сей раз он ехал медленно, аккуратно. Я сказал Белле:
— Мне искренно жаль, что не смогли вас избавить от этой поездки. Мы вынуждены кое-что уточнить.
— Не надо оправдываться. Любой другой на вашем месте поступил бы точно так же.
— Да, возможно, вы правы.
— Какая ужасная жара!
— Похоже, к вечеру будет гроза... Какой у вас оригинальный браслет. Никогда не видел такого... Наверно, ручной работы?
— Да. Это муж мне привез из Москвы. Давно уже. — Не дожидаясь остановки, Белла сняла массивный браслет и протянула мне.
— Опал, лунный камень, агаты. А эти лазурные?
— Бирюза. Все вместе несколько пестровато. Видимо, мастеру изменил вкус, думал, чем пестрее, тем лучше.
Я вернул Белле серебряный браслет, она надела его на запястье. Разговор не возобновлялся. Была вторая половина дня, тени удлинялись, но солнце еще сильнее припекало. Из дымки на южном небосклоне облака поднимали свои округлые макушки, но я надеялся, что нам удастся со всем покончить еще до того, как польет дождь.
На Пиекунских скалах было тихо и знойно. Ни малейшего ветерка. Машины мы оставили на том же месте, которое избрали для привала участники трагической вылазки за город двадцать шестого июня.
