Подобные мысли мелькали у меня в голове, когда я посмотрел в лицо Бредису и с деланной беззаботностью пожелал доброго утра.
— Доброе утро, — ответил Бредис, морщась. — Опустите, пожалуйста, занавески, солнце в глаза бьет!
Я исполнил его просьбу и сел на табуретку у кровати.
— Значит, вы заняли мое место. Желаю успеха! — сказал Бредис кротко, но за спокойным тоном я различил скрытую досаду и даже зависть. А может, этого и не было, может, я услышал лишь то, что считал характерным для Бредиса в его состоянии.
— Как вы себя чувствуете? Я имею в виду вашу рану — сможете ли говорить со мной? Мне это важно. Врач сказал, что я смогу отнять у вас полчасика.
Бредис улыбнулся, глаза у него блеснули:
— Ну, если врач разрешил... Смешно даже называть такую царапину раной! Я вас слушаю.
— Как произошло нападение?
— Я думал, вам уже ясно. Мы ехали с Лапсинем вверх по Рижской улице. Перед сквером я своего верного Санчо Пансу отпустил. На сквере — ничего подозрительного. Вышел на Дворцовую...
— Простите! Почему вы отпустили Лапсиня?
Бредис усмехнулся.
— Вы мне хотите поставить на вид, насколько легкомысленны, вредны и опасны были мои действия?
— Простите, сейчас не до шуток, мне бы хотелось Уяснить себе ход событий.
— Предосудительные свойства моего характера, нашедшие свое выражение в известном событии, вряд ли помогут вам раскрыть убийцу Зара, они имеют лишь косвенное значение.
— Могу ли я спросить у вас кое о чем, как у старшего коллеги?
— Сейчас я себя не чувствую вашим коллегой. Я проиграл бой, а вы идете в наступление, и я не хочу вас настраивать пораженчески.
— Не понимаю.
— Я тоже кое-чего не понимаю.
— Есть же у вас какая-то версия нападения на вас?
— Я не уверен в ее правильности.
— Как бы вы действовали в сложившейся ситуации?
— Не хочу быть умным задним числом. Знаете что? Вот вам ключи от моего сейфа, там вы отыщите дело об убийстве Зара. Перечитайте материалы, проанализируйте, найдите слабые места и ошибки, сделайте выводы... И в бой!
— За ключи спасибо, но я еще не уйду. В бумагах не будет ни слова о вчерашнем происшествии. Мне же не нужно вам объяснять, что оно находится в теснейшей связи с убийством Зара?
— Гм... Итак, я легкомысленно отпустил Лапсиня, не очень веря в серьезность угроз, высказанных в анонимном письме, и пошел домой один.
— Что произошло после того, как вы зашли под арку ворот?
— Отворив калитку, я почувствовал запах одеколона и сразу заметил силуэт человека... совсем близко. Он, бесспорно, занимал более выгодную позицию, чем я: он стоял в темноте, а за мной была освещенная улица, его глаза уже свыклись с темнотой, мои еще нет. Догадываясь о его намерениях, я сунул руку в карман, где лежал пистолет, и попытался укрыться за калиткой, отворявшейся внутрь. Он верно истолковал мое движение, так как тут же выстрелил. Моя правая рука онемела до плеча, и тут я спрятался за калитку, оказавшись в выгодной позиции. Он учел это и бросился бежать. Я взял пистолет в левую руку, дважды выстрелил, но не попал, а он исчез из виду, вероятно забежал в парк, мне с моего места не было видно. Я хотел преследовать его, но у меня закружилась голова, я зашатался — не от боли, а, наверно, оттого, что слишком быстро потерял немало крови. Подбежал Лапсинь, я показал ему направление, в котором скрылся стрелявший, но вскоре он вернулся, никого не обнаружив в парке. Допускаю, что стрелявший мог забежать и во двор соседнего дома, спрятаться...
— Не удалось ли вам запомнить какие-либо приметы нападавшего? Рост? Одежду?
— Одежду? Кажется, он был в берете, в светло-сером костюме. Шагов, когда он убегал, не было слышно. Рост средний.
— В руке у него ничего не было?
— Нет... кажется, ничего, за исключением, конечно, оружия.
— Вы сказали, что в воротах уловили запах одеколона. Может быть, скажете, какого?
— Конечно же! Запах известный — «Шипр», после бритья его употребляют все. В любой парикмахерской нам его брызжут в лицо, хотим мы или нет.
Разговор закончился в самом миролюбивом тоне. Я бы себя чувствовал еще непринужденнее, если бы решился открыто выразить свою симпатию Бредису. Не решился, боялся, он примет это за проявление сочувствия. Мне и вправду было жаль Бредиса: кому же легко признаваться в ошибках и терпеть неудачи? Но откровенное проявление сочувствия в подобных случаях неприятно для людей гордых и сильных.
