С этими словами я повернулась, выскочила на улицу. Как в тумане пронеслась мимо Залюма и с разбегу налетела на парня с желтыми усиками. Недолго думая, тот схватил меня в объятия. От него пахло пивом. Я услышала голос Теодоры: «Если б у меня была такая крысиная мордочка, я бы никогда не корчила такой гримасы, даже если бы меня кто-нибудь и взял замуж...» — «Да замолчишь ты!» — рявкнул на дочь Залюм и вошел в мастерскую. Теодора шмыгнула туда же, а парень с усиками крепко держал меня и издевался: «Дурочка, ну чего ты липнешь к нему, если он не хочет! Разве не видишь, ему мила другая юбка? Мало мужиков на свете, что ли? Вот, скажем, я — рад стараться! В семь часов у перевоза... Идет?» Я высвободила руку, ткнула его кулаком в грудь, вырвалась и убежала. В ушах отдавались слова: «Ему мила другая юбка... Ему мила другая юбка...» Слова эти стали для меня неоспоримой истиной, остальное просто не доходило. Я летела домом с единственной мыслью — уехать. Ояр сделал свой выбор. Неужели я еще хоть на минуту останусь здесь, опозоренная, осмеянная, отвергнутая?!
Когда прибежала в Земиты, дома был только мой двоюродный брат Ян. Своим зареванным, диким видом я, наверно, вконец перепугала беднягу... Знаете, мы с Яном всегда понимали друг друга, у нас много общих воспоминаний детства, он такой хороший, тихий... В отчаянии, не переставая всхлипывать, я наспех укладывала вещи, а Ян ходил вокруг и смотрел на меня такими грустными глазами, потом сказал робко: «Ливия, мне будет очень тяжело, если ты уедешь, ничего не объяснив». Его сочувствие в трудную минуту меня растрогало, громко рыдая, я кинулась ему на шею... Мне и сейчас стыдно вспомнить, каких глупостей я ему наговорила... Что-то вроде того, что только он меня понимает; что он порядочный, честный, нежный и благородный и никогда бы не позволил себе унизить или обмануть женщину, даже если бы не любил ее по-настоящему...
Мне и в голову не пришло, что он может истолковать мои слова по-своему! Понимаете... Когда-то два года назад, когда я только закончила техникум и приехала к ним на лето, Ян был влюблен в меня... Он водил меня на все окрестные гулянья: в ту пору я впервые почувствовала себя взрослой и охотно их посещала. Танцевала я чаще всего с Яном. Потом шли вместе домой. Раза два или три Ян меня поцеловал, но вместо объяснений в любви я слышала от него только многозначительные вздохи. Однажды я оттолкнула его — нечего, говорю, нам целоваться, мы же родственники... Тем все и кончилось. Ян был сдержанным, деликатным, никогда не приставал ко мне, видя, что я этого не хочу. Потом мы даже подсмеивались над нашими прежними дурачествами...
Все это я считала давным-давно забытым, но тут Ян истолковал мои слова так, как ему хотелось, и неожиданно признался, что любит меня еще больше прежнего и всегда любил, только сказать не мог и не хотел — ему казалось, что я нашла свое счастье с другим...
Мои вещи были уложены. Ян проводил меня до автобуса. Я уехала — только не в Ригу, а в Калниене, к другой моей тете, решила провести у нее остаток отпуска.
Сперва я хотела совсем забыть Ояра — вычеркнуть из своей жизни, будто его не было. Позже, немного разобравшись в себе, я подумала, что нам все-таки стоило бы объясниться, поговорить серьезно, но никак не могла заставить себя поехать в колхоз; мне казалось, что все будут показывать на меня пальцем, смеяться... И я отложила объяснение до встречи с Ояром в Риге. Но в Риге меня постигло новое разочарование: Ояр прислал длинное письмо, в котором сообщал, что решил остаться в «Глубокой вспашке». Он и меня звал в колхоз: в сельсовете требуется заведующая библиотекой. Прочтя это письмо, я вложила его в конверт и отослала обратно с запиской, попросив больше не докучать мне такими посланиями. Ояр все же прислал еще несколько писем. Я их тоже отсылала обратно... До того даже унизилась, что вскрывала эти письма над паром, прочитывала, а потом опять заклеивала конверты и отсылала по обратному адресу, чтобы Ояр думал, будто я их не читаю... Товарищ следователь, мне трудно все это рассказывать... Но я чувствую, надо быть честной и откровенной до конца...
