Рита удивленно посмотрела на меня, подумала и сказала:
— Клява?.. Он как раз возился с дверью, чинил ее. Мне еще запомнилось, он был какой-то странный, раздраженный... Еще когда мы только собирались ехать за жмыхами, он велел Сподре придержать доску, пока он завинтит шуруп, а доска выскользнула у нее из рук, и он стал ругаться. Вообще он нас никогда не ругал, если у нас что-то не получалось.
— Хорошо. Дальше!
— Ну и вот... Мы, значит, подъехали, выскочили из телеги и все наперебой стали рассказывать о том, что увидели у дороги. Клява сперва ничего, только ворчал про себя что-то, переспросил, мертвый ли тот человек... Потом обронил вроде так, невзначай: «Надо же что-то делать!» — только, наверно, еще не придумал что. Поднял молоток, который перед тем бросил в траву, и давай заколачивать в дверь гвоздь. А мы как дуры топчемся вокруг него, глаз не сводим, ждем, что ж он такое придумает, — как будто у самих нет головы на плечах... Тем временем наша лошадь, наверно, почуяла, что ее оставили без присмотра, и пошла себе; я схватила вожжи, а Инта говорит: «Да привяжи ты ее!» Ну, я поехала к коновязи... А Клява все заколачивает этот гвоздь. Я привязала лошадь, и мы стали говорить с девушками. Сподра считала, что надо позвонить Дамбиту. На ферме телефона нет, я опять бросилась лошадь отвязывать. Тогда Сподра — она у нас самая рассудительная, не так-то легко теряет голову — напомнила что у Клявы же есть велосипед... И тут как раз сам Клява, ведя за руль свой велосипед, большими шагами подошел к нам и давай кричать, как же это, бросили в лесу раненого человека, может, ему еще помочь можно. Чего мы тут стали, раскудахтались, как куры. Вскочил на велосипед и куда-то уехал... Нам стыдно стало, что сами не подумали о помощи. Очень стыдно стало! И тут мы увидели — Ян Земит идет: он спросил, что случилось, мы рассказали и вместе с ним поехали на то место. Лошадь вовсю нахлестывали... И все равно — поздно оказалось! Земит помог нам отвезти Ванадзиня в медпункт...
— Все понятно, спасибо, — сказал я. — Еще два-три вопроса. Когда вы там привязывали и отвязывали лошадь и разговаривали с девушками, в тот момент вы могли видеть Кляву?
— Нет, — ответила девушка уверенно, — коновязь же находится на другом краю фермы.
— А если бы, скажем, в ту минуту Клява с кем-нибудь разговаривал, вы бы услышали?
— Нет. Если б очень громко кричали, тогда...
— Последний вопрос: подъезжая к ферме, вы не видели, чтобы подходил или уходил какой-нибудь человек?
— Нет. Никого не видели.
— А что, там открытое место?
— Да... Только у самой фермы есть овражек, поросший ольхой... Там речушка течет... А так все открыто! Нет, нет, никто не подходил, никто не уходил!
Исполняя обещание, я довез Риту до клуба. Она гордо вышла из машины, огляделась, видят ли люди, с какой помпой ее сюда доставили.
Поздно вечером я вернулся в Калниене. Вряд ли уже было бы прилично зайти к Айе или вызвать ее на свидание. Я глянул на старого моряка на картине; он усмехался, словно желая сказать: «Интересно, в какие часы встречаться прилично и когда, по обывательскому кодексу приличий, начинается неприличное время?»
Я засмеялся и позвонил Айе. Долго никто не подходил к телефону, потом кто-то взял трубку, и меня ошарашил мужской голос, вялый и неприятный (определенно неприятный, даже противный):
— Алло... Алло! Кто это там? Говорите, пожалуйста!
Молчание. Я не отвечал, удивленный, смущенный и даже убитый. За что? У Айи гость? В такой «неприличный» час?!
Потом я расслышал голос Айи — далеко, далеко:
— Ну спроси же, кто у телефона!
— Никого нет, — ответил мужчина.
— Тогда положи трубку! — Это была опять Айя.
Гудки в трубке.
— Что за черт! — произнес я вслух. Мой взгляд встретился с глазами старого моряка на картине. По-моему, он смеялся:
«Хе-хе-хе! Вот так номер! Да ты, Берт, никак ревнивый?»
«Тебе, как другу, могу сознаться: да! Чертовски ревнивый!»
«Пока ты отсутствуешь, твою Пенелопу, кажется, развлекает какой-то юноша, которого не отрывают и не гоняют черт те куда в любое время дня и ночи...»
Зазвонил телефон. Неужели Айя? Ну, теперь спокойствие! Я подошел не спеша.
