Когда Семен подрос, активность его, поведение изменили свой характер. "Коммуна" распалась, подросшие "коммунары" поумнели и вышли из-под его власти. По примеру отца-активиста Семен стал сигнализатором о непорядках в колхозе и в жизни односельчан. Привез кто-нибудь из лесу бревно, накосил сосед сена для своей коровы на колхозной "неудобице" - об этом сразу же становилось известно в сельсовете, в правлении колхоза, а то и в милиции. Посылал он свои сигналы и в районную газету, подписываясь то своей фамилией, то псевдонимами "Бдительное око", "Коммунар". В сигналах его было много неправды, и все же люди боялись накостылять ему за ложь, это считалось бы расправой над селькором и активистом - обвинение в те годы очень серьезное.
Эти сигналы приносили Семену немалую выгоду. Его угощали, поили, задабривали - лишь бы молчал. Пить он научился от отца. От своих прихвостней знал все, что делается в деревне. Заколол хозяин кабанчика и опалил его, а не содрал кожу и не сдал ее, как положено, - Семен тут как тут. "Легкая кавалерия активной молодежи, - объявлял он на пороге хаты. Пришли составить протокол на штраф. Почему не ободрали кабанчика, нарушили закон?" Тогда были такие группы "легкой кавалерии" из числа комсомольцев, которые делали неожиданные налеты-ревизии, проверки для выявления непорядков. Что было делать хозяину злополучного кабанчика? Выгнать в шею Семена с дружками? Боязно, ведь побежит сразу в сельсовет, в милицию. "Семен, не поднимай шума", - начинал хозяин уговаривать его. Семен видел, как унижается перед ним хозяин, и, торжествуя от ощущения власти над человеком, прощал вину, обещал молчать, получив взамен кусок свежего сала.
Алена была моложе Семена лет на шесть, но запомнила его в те годы по двум случаям. Однажды ей, еще девчонке, попало от него. Мимоходом как-то задел ее Семен, дернул за косу, сорвал ленту. А она и крикни ему вслед: "Пес поганый!" Он догнал ее и ударил. Мало этого, еще и отцу ее, Макару, наговорил, что Алена будто бы сорвала с креста на могиле Семеновой бабки ручник и утопила в речке. И свидетелей привел - двух сорванцов. Макар пообещал разобраться и наказать за это дочку. "Не надо наказывать, - сказал Семен, - она уже от меня получила".
А другой случай произошел позже, перед самым отъездом Грака из Кривой Нивы в Кругляны.
Алена с матерью и другими женщинами возвращалась с поля, где они жали колхозную рожь. В передниках несли колосья, собранные после жатки с земли. Время тогда было голодное, и кое-кто, случалось, тайком на колхозном поле стриг колосья, вылущивал из них зерна. Против таких "стригунов" велась суровая борьба. В поле на вышках дежурили пионеры и комсомольцы, охраняли от "стригунов" жито. Пойманных "стригунов" отдавали под суд за воровство колхозного имущества.
И вот Семен Грак по чьему-то поручению (а его активность, как и активность отца, власти поддерживали) перехватил женщин, у который в передниках были колосья, и начал записывать их фамилии.
"Списочек этот отдадим куда следует, и поедете вы все ту-ту - на Соловки", - пригрозил он. Одни женщины как шли, так и не остановились на его угрозы, другие попробовали объяснять, что колоски подобрали на дороге. Алена же, еще малолетняя, а потому и смелая, помня подзатыльники и ложь про ручник с креста, подошла к Семену, выхватила из рук бумагу, на которой он записывал женщин, и побежала вперед, на бегу разрывая ее на кусочки. "Пес поганый, - крикнула, оборачиваясь, - мы же не колосья несем, а траву свиньям!" Грак растерялся: в самом деле, сверху в передниках лежит трава, а что под ней, ему теперь не дадут проверить. На Грака посыпались проклятия осмелевших женщин: и чтоб его припадок прихватил тут же, в поле, и чтоб у него руки-ноги поотсыхали, и чтобы он имя свое забыл... Грак пригрозил тогда Алене отомстить и отомстил бы, да приехал Савка и перевез семью из Кривой Нивы в Кругляны.
Так кривонивцы расстались с Граками, надеясь, что навсегда.
Да вот Семен Грак появился снова в Кривой Ниве - уже начальником. Людей он всех хорошо знал, хорошо помнил и все прежние обиды. Он был теперь властелином над кривонивцами и упивался своей властью, испытывая наслаждение, свойственное всем властолюбцам, большим и малым, когда они видят, что внушают страх.
