Так сколько же их было?! Голова кругом от этих свидетелей!
Ну сколько было произведено выстрелов и из скольких автоматов, это покажет экспертиза. И едва подумал об этом, позвал эксперт-криминалист. Оказывается, внутри машины обнаружили пару «Агранов-2000» с пустыми рожками. Это что, оружие киллеров? Расстреляли и зашвырнули в машину через разбитые окна? Или отстреливались те, что сидели в машине? Черт ногу сломит... И тут врачи доложили, что двое еще дышат. Игорь Борисович оставил на месте оперативников, а сам отправился вместе с пострадавшими к Склифосовскому. Очень важно ведь сразу переговорить с ними, по возможности, конечно.
С одним свидетелем дело было совсем скверно. Но, зная обычаи братвы не оставлять таковых живыми, Нехорошев постарался немедленно обеспечить водителю охрану возле его палаты. Понимая одновременно, что человек, находящийся в коме, никому никакой угрозы представлять не может. И тем не менее.
А с девушкой все оказалось и проще, и сложнее. Именно она, которая, по мысли следователя, могла знать больше других, практически никакой реальной помощи ему оказать не смогла. Или не захотела. Вот разве что про мотоциклиста вспомнила...
И еще одну вещь понял Нехорошев. Раз убийство человека в джипе — а главной жертвой убийц был, естественно, он, не девица же, пусть даже и солистка Большого театра, или там охранник с водителем! — значит, разгадка преступления таится в профессии или образе жизни господина Нестерова. Вот с него-то и надо начинать. А балерина, которая совсем, видать, не случайно сидела в его машине, просто обязана помогать теперь следствию. Но так как и водителю, и ей самой грозит смертельная опасность по причине выше означенных бандитских обычаев, ее придется на время спрятать, даже если она станет категорически против этого возражать. Мысль совершенно конкретная и, главное, простая. И столь же однозначная, как уверенность в том, что ее непременно будут искать, чтобы убить.
Кстати, окончательно убеждение в том, что балерину надо срочно прятать, созрело у следователя после того, как он вошел в квартиру, принадлежащую Светлане Алексеевне Волковой, в которую она въехала не далее месяца назад. Здесь, на улице Доватора, таких квартир ни у кого больше не было, да и не могло быть просто по определению. Но раз она есть, значит, о ней, кому надо, уже известно. И в первую очередь тем, кто замыслил и организовал убийство.
Вероятно, Светлана все еще не пришла в себя после жуткого потрясения. Она и разговаривала так, словно общалась с кем-то потусторонним, нереальным и нелепо навязчивым. Морщилась, страдала, будто не понимала, что происходит. Конечно, оставлять ее в таком душевном и физическом состоянии в одиночестве было бы верхом цинизма и гнусности. Не мог позволить себе столь антигуманного и немужского поступка Игорь Нехорошев. И если она не принимает объяснений и логических доводов, оставалась последняя возможность склонить ее на свою сторону — испугать еще больше.
Но ведь она и так уже, кажется, была смертельно напугана. Куда дальше-то? Ну и пусть испугана, но ведь и упряма. Знать бы о ней побольше... Либо об этом ее... как его звали? Она нехотя обмолвилась — покровитель. И странное имя назвала — Крисс. Бизнесмен из Петербурга, переехавший в столицу. Тоже из артистов, что ли? Не слыхал такого имени, да и клички, следователь Нехорошев. Странно, эту публику братва обычно не трогает: толку от них, вернее, пользы — никакой, а вони много.
Игорь Борисович снял уже трубку городского телефона, чтобы позвонить к себе в прокуратуру и попросить порыться в картотеке на предмет выяснения данных господина Нестерова, но вовремя остановился. Вернул трубку на место: если их «пасли», телефон наверняка прослушивается, значит, и вести себя здесь тоже надо тихо и по возможности долго не задерживаться.
Вот все это он и попытался объяснить девице, которая выглядела так, будто вдруг окунулась в наркотический кайф. Но при этом Нехорошев не мог избавиться от нарастающего смущения и отводил глаза от ее слишком раскованной позы в широком кресле, от вызывающе закинутых одна на другую ее потрясающих ног, обнаженных вплоть до узкой полоски золотистых трусиков, и вообще от какой-то откровенной, даже вызывающей, бесстыдности. Ведь черт-те что произошло, людей покрошили, кровищи напустили, как на скотобойне, а этой хоть бы хны! Испугана она, как же! Или это у нее просто реакция такая, поскольку известно, что артисты — не от мира сего? Но она же и сама должна испытывать боль: и голова перебинтована, и шея — словно в жестком воротнике, и на плече — тампон, крестообразно прилепленный пластырем.
