Надеждин пошёл домой. Он шёл и думал: «Произошло то, что и должно было произойти. Я лез на пик своих знаний и почти залез, но упал. После падения лучше поспать. Я и поспал. Хотя, я спал и до восхождения. Я как-то, в последнее время, подозрительно много сплю». Это было очень серьёзное открытие, перераставшее в вопрос. Надеждин начал звать Музу и просить дать ответ. И тут, в лучах восходящего солнца, он увидел вора-домушника, лихо карабкающегося с балкона ограбленной квартиры на крушу дома. Надеждину бы заорать изо всех сил: «Караул грабят», а он, как Архимед заорал: «Эврика». Ему стало отчётливо видно, что тот пик, на который взобрался вор, вовсе не вымотал его, а наоборот прибавил сил. Теперь его ожидала суета внешнего мира: убежать от сыщиков, сбыть награбленное, оторваться на малине с красивыми девками. А девки любят рисковых. Для вора всё только начиналось. Внешний мир питал его желаниями, страхами, страстями. Внешний мир начинал играть с вором по своим правилам. Правила эти не оставляли вору никаких надежд на вечную память, но игра стоила свеч. Вору было важно – сегодня, а не завтра. В итоге внешний мир всё равно раздавливал любого, кто решил сыграть с ним в азартную игру. Но ведь азартную, это ли ни пик, на который надо стремиться взойти. А может быть есть пик другой, внутренний. Раздай себя людям. Кого-то защити, о ком-то напиши, кого-то нарисуй, и тогда вся Вселенная устремится помогать тебе. Все те, кто над пониманием личных благ устремятся к тебя, стараясь твои затраты компенсировать своими благами. Но вселенная и внутри тебя. Может быть, эта игра ещё азартней. Но почему-то, совершив хороший поступок, так хочется спать. Он начал дремать прямо на ходу.
Видно, так заведено навеки –
К тридцати годам перебесясь,
Всё сильней прожжоные калеки,
С жизнью мы удерживаем связь.
Милая, мне скоро стукнет тридцать,
И земля милей мне с каждым днём.
Оттого и сердцу стало сниться,
Что горю я розовым огнём.
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая –
Знак того, что вместе нам гореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть.
В голове болотной бродит омут,
И на сердце изморозь и мгла:
Может быть, кому-нибудь другому
Ты его со смехом отдала?
Может быть, целуясь до рассвета,
Он тебя расспрашивает сам,
Как смешного, глупого поэта
Привела ты к чувственным стихам.
Ну и что ж! пройдёт и эта рана.
Только горько видеть жизни край.
И первый раз такого хулигана
Обманул проклятый попугай.
Надеждин дремал и рыдал в дрёме. Ему снилась полиция, ему снились пожарные. Ему снились библиотекари и сантехники. Ему снились прокуроры и судьи. Ему снились Вооружённые силы иностранных держав. Ему снилась Муза. Он еле доплёлся до дома и упал без чувств на кровать. Над ухом спящего Надеждина пискнул телефон, а спустя полминуты начал жужжать и перемещаться по столу. Он, не отрывая головы от подушки, поймал его рукой и поднёс к уху. Обрывки сна ещё крепко сидели в голове, а слезы блестели на сонных глазах. Настроение было скверное. Душа его металась внутри тела и ругала его за то, что, будучи большим обожателем книг, он их как вандал бросал на пол и карабкался по ним вверх. Он был зол на себя. А когда он был зол, его общение с народом проходило строго по уставам воинской службы. Это был принцип. Он строго произнёс в микрофон телефона: «Полковник Бархударов слушает». От ещё неведомого ему абонента раздалось радостное щебетание: «Серёженька, ты получил мою «эсемеску»».
– Наверное. Сейчас посмотрю. Я ещё сплю» – не особо радостно и бодро, сильно расходясь с воинским уставом, отвечал Надеждин.
– Тогда быстрей читай, и шли ответ. Ну всё, целую. Жду, – продолжилось радостное щебетание.
Надеждин, ещё плохо соображая начал давить на разные телефонные кнопки в поисках «эсемески». «Эсемеска» была кратка, но насыщенна информацией: «Серёжка привет! У меня до 31 августа отпуск. Хочешь, приеду в гости? Если сможешь оплатить дорогу. Целую, Соня». Он зевнул. Сладко потянулся. С удовольствием отметил, что ещё не сильно скрепят кости и не сыпется песок, хотя прожито почти полвека. Ещё всё поднимается и долго стоит. Он ещё может сделать «ласточку» и застыть в этой позе. Он ещё может нырнуть в воду вниз головой и даже прыгнуть в высоту с шестом. Но к встречам на вокзалах, переносу сумок, разговорам с женщиной, он не готов. Он карабкается на самый верх. Он собрался взять новую высоту. Какие тут могут быть женщины. Он посмотрел в окно. За окном было лето. Тёплое, ласковое лето начинающее переходить в осень. Череда тепла и ветреной прохлады, солнца и туч, жары и дождя делали всё вокруг свежим и чистым. Надеждин почувствовал, что ему нужен отдых. Его друзья собирались на фестиваль бардовской песни…
