Есть одна хорошая песня у соловушки –
Песня панихидная по моей головушке.
Цвела – забубённая, росла – ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
Думы мои, думы! Боль в висках и темени.
Промотал я молодость без поры, без времени.
Как случилось-сталось, сам не понимаю,
Ночью жёсткую подушку к сердцу прижимаю.
Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую.
В темноте мне кажется – обнимаю милую.
За окном гармоника и сиянье месяца,
Только знаю – милая никогда не встретится.
Эх, любовь – калинушка, кровь – заря вишнёвая,
Как гитара старая и как песня новая.
С теми же улыбками, радостью и муками,
Что певалось дедами, то поётся внуками.
Проснулся Надеждин ко времени, которое на Земле все считают вехой наиважнейшей – к обеду. Если говорить о настроении Надеждина в момент пробуждения, то можно сказать, что оно было «никакое». По-прежнему преобладала «опустошённость», но Душа чувствовала приближение подъёма. Душа чувствовала новый вдох. Вчерашние день, ночь и особенно свечи как будто бы сказали ему, что хватит транжирить себя по пустякам. А ещё кто-то добавил, что раз ты осознал себя в оси координат, то осознавай себя и дальше. Помогай эволюции всего человечества. Предпринимай попытки, не сворачивай с пути.
Для начала Надеждин решил найти утерянный бумажник. Ему было не жаль денег. Ему было жаль фотографию женщины, которой он был обязан своим рождением. Для поиска бумажника ему необходимо было совершить весь вчерашний маршрут по рельсам и шпалам.
Вставать Надежждину не хотелось. Была осень. Было холодно не только на улице, но и в квартире. Родная местная власть ждала понижения температуры до 8 градусов и её устойчивого замирания в этом пределе в течение трёх дней. Но, она, зараза, ночью падала до нуля, а днём поднималась до плюс десяти. Энергетики, вместе с властью были на верху счастья и нещадно грабили граждан, которые, согреваясь, сплошь жгли электричество и газ. Члены верхнего правительства, втихаря, выжимали из народа дивиденды по своим акциям и ещё то, что получило заморское название «бонусы» и «золотые парашюты». Надеждин стойко переносил тяготы и лишения под одеялом и под подушкой. Но зов, вечный зов звал Надеждина подняться. Он быстро встал, оделся и пошёл на железнодорожный вокзал. Электрички ходили часто, поэтому ему не пришлось слоняться по вокзалу.
На перроне Надеждин сразу же увидел роскошную женщину в длинном черном плаще. Вокруг её шеи была повязана шёлковая коричнево-голубая косынка, а длинные светлые волосы скрепляла костяная заколка. Она была блондинка. Надеждин был сразу же пленён её видом. Он вспомнил, что именно этот вид женщин считается вымирающим, а следовательно нуждается в особом уходе и защите. Думая о блондинках, Надеждин ни на минуту не забывал о данном вчера, самому себе обете «новой жизни», но вычеркнуть из своей жизни женщин было выше его сил.
Если читатель считает, что Надеждин слишком много думает о женщинах, значит он, уже, безнадёжно стар или давно женат. А Надеждин, хоть и был уже не первой свежести, но был молод душой и холост. И на женщин он по-прежнему смотрел точно так же, как смотрит на них подневольный курсант военного училища. Надеждин любил женщин. Они не давали ему расслабляться. Именно им он был обязан тем, что его брюки ещё удерживал на талии ремень, а не подтяжки. У него была крепкая шея, сильные руки и жаждущий взгляд зелёных глаз. Женщины знают, что это за взгляд. Исенин был холост по убеждению, а не по несчастью. Он бы давно женился, если бы нашёл ту единственную. Но, как раз в этом ему и не везло.
Надеждину всегда везло в начале, но уже с середины не везло. И в этот раз, ничего нового не произошло. Блондинка села прямо напротив него, вселив в него надежду. У неё были тонкие губы. Надеждин мог пережить тонкие губы. Но, она достала из своей сумочки целый пакет гигиенических салфеток и стала тереть ими своё сиденье. Потом она долго тёрла свои туфли, потом – руки. Надеждину стало обидно и страшно. В борьбе с микробами, она совсем не замечала его. Так выходило, что в её жизни мужчины стоят на эволюционной лестнице ниже микробов, раз их даже не замечают. Он и сам был чистюля, но быть в понимании этой женщины, ниже микроба ни хотел ни в какую.
