Пока Надеждин ждал электричку, в его голову приходили мысли о родине. Это были редкие мысли и редкие минуты счастья, в которых он любил свою родину, как хороший сын любит своих родителей. Он думал о том, что благодаря таким людям, как в этой общине и существует Россия. Благодаря таким людям и он со – звучит России. Их милосердие передалось и ему. Он, как и они, зазвучал в унисон в одной большой любви ко всему на свете. Он думал о том, что именно такие моменты так тянут на родину с чужбины, и о том, что, наверное, память о таких моментах и называют ностальгией. Наверное, именно, этих людей приносят в Россию аисты, чтобы они делали её лучше. Но, короткое счастье Надеждина вновь заканчивалось, как и новый вдох. Подошла электричка. Надеждин сел в неё и поехал туда и к тем, кто родился под российскими лопухами, репейниками и прочими сорняками и из-под них же управлял этой страной.
Жизнь – обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь – обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу.
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе».
Хорошо в черёмуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь – стезя.
Пусть обманут лёгкие подруги,
Пусть изменят лёгкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, –
Я живу давно на всё готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звёздного огня,
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил – забыли про меня.
Но и всё ж, теснимый и гонимый,
Я, смотрю с улыбкой на зарю,
На земле, лишь близкой и любимой,
Эту жизнь за всё благодарю.
В городе его никто не ждал. Его городок с миллионным населением был близок к состоянию двух других древних городков: Содому и Гоморре. Причины для этого были веские. В Соединённых Штатах Америки разразился финансовый кризис. В его глухом, по меркам Нью-Йорка и провинциальном российском городке, отключили тепло, а из кранов перестала течь вода. Телерадиовещание связывало эти события с американским кризисом, с загадочным словом «ипотека». Одна шестая часть суши, плохо заселённая человечеством, это мудрёное слово услышала впервые. «Умные» телеведущие говорили, что это то же самое, что и местный ЖЭК, только там, за бугром. Хапнули много и слиняли, а мы, теперь будет страдать, ибо от страданий нам отвыкать никак нельзя, а их «ипотека» – это теперь наше новое страдание.
Телеведущим было виднее, они каждый день общались с министрами соцразвития, региональной политики, образования, МЧС и даже, с президентом. Народ им верил, ибо они были аккредитованы при правительстве, а значит ели из тех же мисок, а значит, знали все их мысли. Народ им верил, но молился за американцев, ибо так выходило, что пока Америка из кризиса не выйдет – ни тепла, ни воды в их городке не будет. Но, тут случилось самое страшное. Погас свет.
Надеждина мало интересовал американский кризис и связанные с ним российские трудности. Тяготы и лишения он научился стойко и мужественно переносить в прежние годы. Он ещё был вполне здоров и поэтому жизнь в России была ему в кайф. В России по настоящему плохо было больным и детям, остальные в ней ухахатывались. Что касается американского кризиса, то он и без математики догадывался, что от него плохо только тем, кто хранил украденное у российского народа – там в США. А там хранили свои капиталы только члены российского правительства и прислуживающие ему олигархи. Надеждину их было не жаль. У самого Надеждина бодро шагающего в массе трудящихся, зарплата, а вместе с ней и капитал были такими маленькими, что в исторические времена, даже, Карл Маркс его бы не заметил и не написал бы своих бессмертных книг, а во времена современные, даже аборигены в набедренных повязках проткнули бы своего вождя деревянными копьями, если бы он им отдавал столько из их общей добычи. Но аборигены жили в Австралии, а рядом с Надеждиным жили племена ещё более дикие. У этих племён не было ни своего Карла Маркса, ни своих аборигенов. Народу, из которого происходил Надеждин, было всё глубоко «по хрену». Он был свят по определению. Он не любил ни денег, ни вождей, ни себя. Ему было всё равно. По крайней мере, так думал Надеждин, пока не погас свет.
