Я не слышал, как в комнату вошел Больц. Стоя у двери, не здороваясь, он заговорил: «Брось, Юрий, она все равно не услышит. Понимаю твои переживания и сочувствую. Но надо думать о работе».
Эти слова Больца вернули меня в тот педантично-автоматический порядок службы, тот дух и стиль, которые пронизывали всю жизнь и работу абвера. Подстраиваясь под этот стиль, я заговорил: «В том, что случилось с ротой, ушедшей к партизанам, ни ты, Фриц, ни я не виноваты. Но последствия от этого случая могут быть неприятными и для нас». — «Ты прав, Юрий, хотя это прокол контрразведки, а последствия будут из-за двух солдат-немцев, ушедших к партизанам, поскольку начальство усматривает в этом признак разложения вермахта. А что до агентов, то это не первый случай в абвере. Этого мяса можно навербовать сколько угодно. Но сейчас надо думать не об этом, а о том, как поправить авторитет «Буссарда», да и наш с тобой тоже. Давай обсудим еще раз проблему привлечения подростков в качестве диверсантов. Сейчас эта проблема как нельзя кстати и ее можно реализовать, сгладив тяжесть возможных выводов по случившемуся ЧП».
«Фриц, мы с тобой уже обсуждали эту идею, — напомнил я Больцу. — И у меня скептическое отношение к ней не изменилось…»
Но Больц был неудержим и, как мне казалось, стремился еще и выслужиться в своей неудачной карьере. Он не терял времени и через свои связи и с помощью своих личных средств подбил штабных офицеров и даже подготовил материальную базу.
«У меня уже все готово, — излагал он свой план. — Я учел, Юра, все твои критические замечания. Нужно твое согласие и, конечно, приказ о реализации задуманного плана. Сейчас самый подходящий момент. И надо воспользоваться приездом из Берлина в Смоленск полковника Штольца — руководителя абвера. На днях он вместе с командующим группы армий «Центр» фельдмаршалом Клюге и генералом Моделем, командующим 9-й армией, проведут совещание по подготовке наступательной операции «Цитадель» на Орлове ко-Курской дуге. Армия Моделя — почти все 18 его дивизий — уже переброшена с ржевско-вяземского выступа под Орел. В связи с этим на совещании, как мне сказали в штабе команды, будут поставлены новые задачи о диверсионной поддержке намечаемой операции всеми пятью абвергруппами, в том числе и нашим «Буссардом». Руководство и штаб 203-й абверкоманды поддерживают мою инициативу и советуют письменно доложить полковнику Штольцу, заручившись визой генерала Моделя — ведь он любимый генерал фюрера. После этого легче будет реализовать эту, как считают в штабе, оригинальную новацию. Поэтому я прошу тебя, Юра, помоги мне составить убедительный рапорт на имя Штольца. Черновик с набросками я тебе составлю, а ты подработай и отшлифуй — у тебя это получается лучше, чем у меня…»
Мы сидели за столом. Пили коньяк и закусывали свежей клубникой, купленной денщиком Больца на базаре в Смоленске. Оба были возбуждены и раздражительны. Состояние угнетающей тоски не покидало меня. Я невольно потянулся к гитаре и, перебирая струны, неожиданно запел:
Грусть и тоска одинокая,
Сердце уныло поет.
И никто эту грусть, грусть глубокую
Никогда, ни за что не поймет…
— Оставь, Юрий, — прервал меня Больц. — Хотя я понимаю тебя и сочувствую. Но нам сейчас нужен боевой марш, а не унылые страдания. К этому нас призывает верный друг фюрера рейхсминистр Геббельс…
— Хорошо, Фриц, давай марш, покаянный марш шестой армии Паулюса, — прервав пение, с издевкой заметил я. — Парадокс: фельдмаршал, разработавший план войны против русских, сам маршевым порядком сдался им в плен…
— Ладно, Юра, не будем тризну справлять. Поговорим о деле, которое меня заботит, — снова начал Больц. — Ты пойми: то, что я давно задумал — это мой реальный шанс, и мне нельзя его упустить. Вот уже второй год я на Восточном фронте и всего лишь капитан, — гудел Больц. — И мне стыдно, пойми, Юра, стыдно перед стариком отцом, братьями, что я такое ничтожество.
— Все мы здесь ничтожества, — вяло заметил я.
— Нет, Юра, вот уже шесть лет, как я член партии фюрера, а это что-то значит!
— Сейчас, Фриц, это ничего не значит! И дело даже не в этом.
