- Он направляется из города. Пешком.
- Шляпа зачем? Зачем он ее взял? Зачем бросил? Почему оставил машину? спросил сержант с грубым голосом.
Все это были хорошие вопросы.
- Можно нам идти, сержант? Я имею в виду, спуститься вниз.
- Давайте. Я еще чуть побуду.
Шаги прочь из комнаты. Дальний вой сирен "скорой помощи". Сирены-то зачем? Куда спешить?
Сержант дышал так шумно, что мне было слышно сквозь дверь шкафа и потолок. Он что-то сказал слишком тихо, чтобы я разобрал, но что-то сердитое. Потом послушаю ленту, может, недели через две, когда можно будет включить погромче. Да, я любопытен. Вы меня за это осуждаете?
Люди внизу разговаривали, спорили, звонили по нашему телефону. За стеной в двух футах от меня в комнату Линн вошли две пары ног. Я приложил глаз к узкой щели между листами штукатурки и планками. И поймал мелькнувшую полицейскую форму на теле женщины.
- Красивая девушка, - сказал молодой мужской голос.
Я точно знал, что он смотрит на фотографии Линн с подругами, которые у нее на подзеркальнике. А женщину-полисмена я не видел, когда она ответила:
- Уже нет.
В комнате Линн они оставались недолго. Не больше, чем через две минуты я услышал новые голоса снизу:
- Боже мой...
- Тебе же рассказали, каково это, Нейт.
- Да, но...
Шаги ушли вниз по лестнице.
- Мы приготовили мешки и каталки, и...
- В комнате сняты отпечатки и взяты пробы, - сказал доктор. - Это тело и голову в один мешок, девушку и руку - в другой. Женщина в углу... я вам помогу.
- Никогда такого делать не приходилось, - сказал тот, кого звали Нейт. - Понимаешь, Раш? Умершие во сне старики. Застреленные дети. Жены, зарезанные мужьями... а такого не было. В этом городе - никогда.
- Помогите-ка, - сказал врач.
Звук застегнутой молнии. До свидания, папа?
Одиннадцатичасовые новости я смотрел очень внимательно. Они не будут убирать комнату еще день или два. Закроют дверь, убрав тела, а комнату опечатают, наверное, весь дом опечатают. Потом печати будут срывать различные полицейские службы, может быть, даже полиция штата Южная Каролина или ФБР, будут открывать двери, делать еще фотографии, глядеть на кровь и искать следы, указывающие, куда я подевался.
И они найдут у меня во втором ящике комода под свитерами справа записки и карты Нью-Йорка. Я обвел отдельные районы разными цветами и записал в блокноте, как места, куда надо поехать или где искать квартиру. В Нью-Йорке я никогда не был и не хочу. Там опасно. Там грязно. Там я хочу, чтобы они меня искали.
Краткосрочный план: быть осторожным. Спускаться в ванную только по ночам, когда я уверен, что дом пуст.
Долгосрочный план: когда кончится еда и чистая одежда - недели через три, - я среди ночи слезу, большим тюбиком строительного клея приклею фальшивый потолок, потом достану велосипед и шлем, которые спрятал за пять кварталов под задним крыльцом у Клайнов. Подожду до утра, а потом, одетый как велосипедист, в шлеме и в очках, вооруженный только-бутылкой с водой, буду крутить педали подальше от Плацтауна, перекусывая в закусочных всю дорогу до Джексонвиля, а там накуплю одежды - где рубашку, где джинсы. У меня в бумажнике 2356 долларов. Большую часть я заработал в "Кэш-энд-кэрри". Остальное из кошелька матери и бумажника отца. Я даже знаю, как мне добыть новые документы - карту социального страхования, водительские права. Я это видел по телевизору и в книжках читал.
Все пошло именно так, как я планировал. Первые три дня толпится полиция. Потом какие-то женщины, русские или польки, или кто-то еще, приходят убрать комнату. После уборки народу все меньше и меньше, пока в один прекрасный день не остается никого. Читать днями и ночами, смотреть телеигры, ток-шоу, кино и новости, слушая через наушники. В новостях по седьмому каналу сказали, что сделанное мной "отвратительно" и что в это "невозможно поверить". Население Плацтауна запирает двери и спит, положив рядом ружья, опасаясь, что я таюсь где-то в ночи. Показывают фотографии там я в виде застенчиво улыбающегося зубрилы, мои родители и Лини обычные люди, как любые ваши соседи.
