«А действительно, зачем? Ну зачем?» — подумал Ригоберто. Это было неясно даже ему самому. И все-таки его решение оставалось неизменным. Нет, он не отступится, хотя уход с занимаемой должности, прежде чем ему стукнет шестьдесят пять лет, означал утрату пенсии в размере полного оклада, равно как и всех льгот, и лакомых привилегий, которые полагались пенсионерам, достигшим положенного возраста.
Ригоберто попробовал утешиться мыслями о свободном времени, которое у него появится. Он сможет проводить целые часы в своем маленьком уголке цивилизации, защищенном от внешнего варварства, рассматривая любимые гравюры, листая книги по искусству, которыми полнится его библиотека, слушая хорошую музыку; будет ежегодное путешествие в Европу с Лукрецией — весной или осенью, с посещением фестивалей и художественных ярмарок, музеев, выставок, галерей, — он снова увидит свои самые любимые полотна и скульптуры и откроет для себя новые, приобщит их к своей тайной коллекции. Ригоберто давно произвел все подсчеты, а в математике он был силен: если тратить деньги с умом и аккуратно управлять почти миллионными накоплениями и пенсией, то их с Лукрецией ожидает вполне обеспеченная старость, и за будущее Фончито[12] они тоже могут не волноваться.
«Вот именно, — подумал Ригоберто. — Долгая, просвещенная и счастливая старость». Так отчего же, несмотря на столь радужные перспективы, он чувствует себя так неспокойно? В чем тут дело — в Эдильберто Торресе или в преждевременной ностальгии? И это чувство становилось острее всего, когда — как сейчас — он оглядывал портреты и дипломы, висящие на стенах его офиса, стройные ряды книг на двух полках, стол, на котором в образцовом порядке размещены тетради для заметок, карандаши и карандашные грифели, калькулятор, служебные записки, включенный компьютер и телевизор, всегда транслирующий канал «Bloomberg» с биржевыми котировками. Да какую же преждевременную ностальгию может породить все это? Единственную ценность в этом кабинете представляли портреты Лукреции и Фончито — новорожденного, мальчика и подростка, — которые в день ухода он заберет с собой. К тому же это старинное здание в квартале Карабайя в самом центре Лимы скоро перестанет быть вместилищем страховой компании. Новое здание в районе Сан-Исидро на берегу канала было уже готово. А это безобразное строение, в котором Ригоберто проработал тридцать лет своей жизни, возможно, просто снесут.
Ригоберто подумал, что Исмаэль, как обычно, пригласит его в Национальный клуб и что он в который раз не сможет воспротивиться искушению огромного бифштекса с таку-таку[13], в обиходе именуемого «простыня», а еще выпьет пару бокалов вина, так что потом целый вечер будет ходить с раздутым пузом, несварением в желудке и пропадет всякая охота работать. К удивлению Ригоберто, едва они сели в ожидавший в гараже «мерседес», начальник скомандовал шоферу: «В Мирафлорес, Нарсисо, в „Розу ветров“». Обернувшись к управляющему, Исмаэль пояснил: «Нам не помешает вдохнуть морского воздуха и послушать крики чаек».
— Если ты решил подкупить меня с помощью обеда, ты сошел с ума, Исмаэль, — предупредил его подчиненный. — Я ухожу в любом случае, даже если ты приставишь к моей груди пистолет.
— Не приставлю, — усмехнулся Исмаэль. — Я же знаю, что ты упрям, как мул. А еще я знаю, что ты горько пожалеешь: сидя дома, ты почувствуешь скуку и собственную ненужность и день-деньской будешь трепать нервы своей Лукреции. И скоро ты вернешься и на коленях будешь умолять, чтобы я восстановил тебя в должности управляющего компанией. Конечно, я так и сделаю. Но для начала я заставлю тебя хорошенько помучиться, предупреждаю.
Ригоберто попробовал вспомнить, как давно они знакомы с Исмаэлем. Много лет. В молодости он был очень хорош: элегантный, осанистый, общительный. По нему вздыхали и девицы и старухи, и одинокие и замужние. Теперь Исмаэль порастерял свою шевелюру, осталось лишь несколько белесых прядок вокруг лысины, лицо покрылось морщинами, он располнел и шаркал ногами. Обращали на себя внимание и вставные зубы, которые Исмаэль справил себе в Майами. Годы, а в особенности сыновья-близнецы превратили шефа в развалину. Ригоберто познакомился с Исмаэлем в тот самый день, когда устроился на работу в страховую компанию, в юридический отдел. Тридцать долгих лет. Черт, да ведь это целая жизнь! Ригоберто вспомнил отца Исмаэля, дона Алехандро Карреру, основателя компании. Это был человек твердый и неутомимый, неудобный в общении, зато прямой и честный; само его присутствие обеспечивало порядок и внушало уверенность. Исмаэль уважал отца, но так и не смог полюбить: ведь дон Алехандро заставил своего единственного сына работать. Исмаэль тогда только что вернулся из Англии, он был выпускником Лондонской школы экономики, а потом еще год стажировался в корпорации «Ллойдс»; дома ему пришлось потрудиться в каждом из подразделений страховой компании, которая тогда уже начинала приобретать вес. Исмаэлю было под сорок, и его унижало это натаскивание, в ходе которого он был вынужден даже сортировать письма, заведовать столовой, контролировать состояние моторов на техническом этаже, вникать в тонкости внутренней охраны и уборки помещений. Дон Алехандро мог вести себя деспотично, но Ригоберто вспоминал о нем с восхищением: настоящий капитан финансового корабля. Он создал эту компанию из ничего, начав с мизерного капитала и долгов, которые потом выплатил до последнего сентаво. Вообще-то, по правде говоря, Исмаэль сделался достойным преемником своего отца. Он тоже был неутомим и в случае необходимости умел применить свои властные полномочия. А вот когда дело возглавят близнецы, семью Каррера определенно можно будет выбросить на помойку. Ни один из двоих не унаследовал руководительских способностей отца и деда. Когда исчезнет Исмаэль — горе тебе, страховая компания! По счастью, Ригоберто уже не будет присутствовать при катастрофе в качестве управляющего компанией. Так зачем же шеф пригласил его пообедать, если не для разговора о преждевременной отставке?
