Тибурсио поднялся и, поддерживая отца за локти, без малейшего усилия поставил на ноги.
— Пожалуйста, проводи меня в контору, — попросил коммерсант. — Жизнь должна продолжаться. Надо снова приниматься за работу, мы должны возродить доброе имя компании, которую я в последнее время сильно подзапустил. От этих дел, сын, страдает не только семья, но и «Транспортес Нариуала». Нужно заново наладить дело.
— На улице полно журналистов, — предупредил Тибурсио. — Они прямо накинулись на меня возле дома и не давали прохода. С одним из них чуть до кулаков не дошло.
— Ты поможешь мне отделаться от этих прилипал, Тибурсио. — Он посмотрел сыну в глаза, неловко погладил по щеке и добавил, стараясь говорить поласковей: — Спасибо, что ты не упомянул про Мабель, сынок. Даже не спросил меня об этой женщине. Ты — хороший сын.
Фелисито взял Тибурсио за руку и побрел вместе с ним в прихожую. Стоило им открыть входную дверь, как снаружи поднялась суматоха, Фелисито заморгал под вспышками фотокамер. «Мне нечего вам сказать, господа, большое спасибо», — повторял он во второй, в третий, в десятый раз, держа под руку Тибурсио и с трудом продвигаясь по улице Арекипа — преследуемый, теснимый, оглушенный этим роем репортеров, старавшихся перекричать один другого, совавших ему под нос свои микрофоны, камеры, блокноты и карандаши. Они задавали вопросы, которых Фелисито не понимал. А он повторял раз за разом, словно припев дурацкой песенки: «Мне нечего вам сообщить, господа, большое спасибо». Журналисты продолжали свое преследование до самой «Транспортес Нариуала», но внутрь проникнуть не смогли, потому что охранник захлопнул дверь в контору у них перед носом. Когда Фелисито уселся за свою доску на двух бочках, заменявшую ему письменный стол, Тибурсио подал отцу стакан воды.
— Отец, а вы раньше были знакомы с этой элегантной сеньорой по имени Армида? — спросил сын. — Вы знали, что у мамы в Лиме есть сестра? Нам мама никогда про нее не рассказывала.
Фелисито покачал головой и поднес палец к губам:
— Это большой секрет, Тибурсио. Она приехала, чтобы спрятаться у нас, потому что в Лиме ее, похоже, преследуют и даже хотят убить. Лучше забудь о ней и никому не говори, что ты ее видел. У нас достаточно своих проблем, чтобы принимать на себя еще и проблемы свояченицы.
И Фелисито, делая над собой грандиозное усилие, принялся за работу. Он пересчитывал и проверял ведомости, чеки, векселя, отчеты о текущих тратах и поступлениях, счета, платежи поставщикам, выплаты от партнеров. В то же время какой-то другой раздел его мозга разрабатывал план действий на ближайшие дни. И вот постепенно коммерсант почувствовал себя лучше, у него появилась надежда на победу в этой сложнейшей баталии. И ему вдруг страшно захотелось услышать теплый, нежный голосок Сесилии Баррасы. Как жаль, что в офисе нет дисков с ее песнями: «Чертополох и пепел», «Безгрешная любовь», «Чудесная ласка» или «Бычий рог», нет здесь и музыкального проигрывателя. Как только дела пойдут на лад, он всем этим обзаведется. После обеда или вечерами, допоздна сидя в офисе, уже отремонтированном после пожара, в такие вот минуты он сможет слушать диски своей любимой певицы. Он позабудет обо всем и станет радоваться или печалиться — в общем, что-то чувствовать под воздействием этого голоса, способного вытянуть из вальса, маринеры, из полек и припевок, из любой креольской музыки самые сокровенные, потаенные чувства.
Когда Фелисито Янаке выходил из «Транспортес Нариуала», уже спустилась темнота. Репортеров на проспекте не было: охранник сказал, что они устали дожидаться и давно уже разбрелись кто куда. Тибурсио по настоянию отца тоже ушел больше часа назад. Фелисито вышел на уже малолюдную улицу Арекипа, он ни на кого не смотрел и держался в тени, чтобы его не узнали. К счастью, по дороге никто его не останавливал и с разговорами не лез. Когда коммерсант вернулся домой, Армида и Хертрудис уже спали, — по крайней мере, их не было ни видно, ни слышно. Фелисито пошел в гостиную с телевизором и принялся на малой громкости прослушивать любимые диски. И так он провел около двух часов: сидя в темноте, отрешенный и растроганный, пускай и не полностью освободившийся от своих забот, но хотя бы умиротворенный этими песнями, которые Сесилия Барраса пела для него одного. Ее голос был как бальзам, как прохладная чистая вода, в которую он погружался душой и телом, очищаясь, успокаиваясь, наслаждаясь; и из самых потаенных глубин его естества прорастало что-то здоровое, нежное, бодрое. Фелисито старался не думать о Мабель, не вспоминать обо всех радостных, наполненных моментах, которыми она наделила его за восемь лет, помнить только о ее предательстве, о связи и сговоре с Мигелем, о письмах с паучком, о фальшивом похищении и о поджоге его конторы. Вот о чем ему только и следовало помнить, чтобы мысль о том, что они больше никогда не встретятся, не была такой горькой.
