Крылов улыбнулся мальчикам — Вильгельму Фридриху, которому в январе должно было исполниться двенадцать, и десятилетнему Иоганну Фридриху. Оба уродились в отца — эта нездешняя смуглость, которой не даст летний загар, эти очертания щек и черные внимательные глаза; мальчики должны были вырасти красавцами. Надо же, как распорядилась судьба: Паррот всего на год старше, а сыновья уже большие. Еще лет пять-шесть — взрослые, а он — еще молод, бодр и крепок, с таким сухим телосложением люди долго живут без болезней. А ведь когда Георг Фридрих женился, наверняка нашлись умники, твердившие: «Куда ты торопишься?» Маликульмульк должен был жениться смолоду — хотя неведомо, удержала бы его Анюта от карт. Когда все, во что ни ткни пальцем, разладилось, ни одна мечта не сбылась, может ли даже самая добродетельная жена удержать мужа от единственного, в чем ему видится развлечение и даже спасение? А ведь Анюта была тогда почти ребенком, и под силу ли ей было справиться? Господь уберег Анюту от мужа-философа, нахватавшегося карточных кундштюков у бывалых шулеров…
— Я рад вас видеть, Георг Фридрих, — сказал Маликульмульк. — Присядьте, я хочу кое-что рассказать вам и Давиду Иерониму.
— Похоже, дело серьезное? — спросил Паррот.
— Увы. Попал я в лабет, — сказал Маликульмульк, нарочно употребив французское картежное словцо.
— Ла бет? То есть животное? Скотина? — уточнил Гриндель. Маликульмульк усмехнулся.
— Сейчас видно, что вы не играете в бостон. Когда в бостоне кто из игроков оконфузится, обремизится, то именно так прочие говорят. Либо — «посадили в лабет».
— Так вы, любезный друг, сами туда попали или вас посадили? Тут, согласитесь, большая разница.
Маликульмульк рассмеялся — но смех получился невеселый.
— Сам, надо полагать…
Он не думал, что на рассказ о пропаже скрипки уйдет менее двух минут. Видимо, твердый и спокойный взгляд Паррота препятствовал многословию. Опять же — и вопросов физик не задавал, пока Маликульмульк не замолчал.
— Стало быть, злые духи унесли скрипку работы Гварнери дель Джезу? — спросил Паррот.
— Итальянцы уверены в этом. А мы… мы не знаем, с какого конца взяться за дело. Вынести инструмент мог кто-то из гостей — но ему пришлось бы красться по коридорам, где ходит только дворня, без всякой уверенности в успехе. Мог подкупленный дворовый человек — но Голицыны в своих людях уверены, впрочем… впрочем, ничего в этом сверхъестественного нет. Мог — тот подлец, что отнял шубу у бедного Шмидта и пытался пробраться в замок, притворившись доктором. На полицию надежды мало — разве что случайно нападет на след похитителя шубы.
— Какая отвратительная история! — воскликнул Давид Иероним, слушавший Маликульмулька, приоткрыв рот. — Его сиятельству только такой неприятности недоставало…
— Да, это может оказаться интригой против Голицына, — согласился Паррот. — Но уж больно мудрено. Давайте вообразим вашу беду в виде веревки. На одном конце — итальянец, лишившийся скрипки. Смею напомнить, что обокрали все же не князя, а скрипача. А на другом — некто, желавший любой ценой получить скрипку работы Гварнери дель Джезу. Давид Иероним, как вы полагаете, играли ль когда в Доме Черноголовых на столь дорогом инструменте?
— Понятия не имею. Тут не меня нужно спрашивать. Если хочешь, я зайду в Дом Черноголовых — там наверняка кто-то есть.
— Нет, в Дом Черноголовых зайду я с мальчиками. Разбойники, вам хочется узнать про украденную скрипку?
Они дружно закивали.
— Ну вот, сами и будете спрашивать. По дороге придумаем вопросы… Вилли, что в науке главное?
— Правильно поставить вопрос!
Паррот кинул взгляд на Маликульмулька, но что это был за взгляд! Никакая философия не нашла бы аргумента против отцовской гордости — и Маликульмульк снова подумал, что жизнь не заладилась именно с того дня, когда он грубо ответил на письмо родителей Анюты. Были бы сыновья — он удержался бы от карточной игры… впрочем, теперь это все уже не имеет никакого значения…
— Ты, Давид Иероним, загляни-ка к фрау фон Витте. Она дама светская, сообразит, у кого спрашивать о скрипках. Кроме того, она знает наперечет и лифляндских, и курляндских меломанов… Не удивляйтесь, Крылов, ради того, чтобы послушать дивное дитя, любители могли приехать и из Вольмара, и из Либавы, о Митаве уж молчу. Путешествовать в такую погоду — одно удовольствие. Значит, договорились?
