Делакруа выключил магнитофон, сделав паузу, чтобы снова собраться с силами.
Я остановил запись с помощью пульта. Покойный Лиланд Делакруа был не единственным, кому требовалось справиться со своими эмоциями.
Бобби молча встал с табурета и пошел на кухню.
Вскоре я последовал за ним.
Он вылил недопитую бутылку «Горной росы» в раковину и пустил холодную воду.
— Не выключай, — сказал я.
Когда Бобби бросил пустую бутылку из-под содовой в мусорное ведро и открыл холодильник, я подошел к раковине, подставил руки под струю и по крайней мере минуту мыл лицо.
Я вытерся парой бумажных полотенец, и Бобби передал мне бутылку пива. Другую он взял себе.
Я хотел вернуться в Уиверн на трезвую голову. Но после услышанного и того, что еще предстояло услышать, можно было без всяких последствий осушить полдюжины бутылок.
— «Эта проклятая штуковина, явившаяся с той стороны…» — пробормотал Бобби, цитируя Лиланда Делакруа.
— С той стороны, на которую ходил Ходжсон в космическом костюме.
— И откуда вернулся, когда мы его увидели.
— Думаешь, Делакруа просто свихнулся и убил свою семью без всякой причины?
— Нет.
— По-твоему, то, что он видел в горле и глазу дочери, было на самом деле?
— Именно.
— Я тоже. То, что мы видели в костюме Ходжсона… могло оно вызвать трепет?
— Могло. И кое-что похуже.
— Хуже, — повторил я, пытаясь не дать воли воображению.
— У меня такое чувство, что та сторона — настоящий зверинец.
Мы вернулись в столовую, и я неохотно включил магнитофон.
Когда Делакруа снова приступил к записи, его настроение изменилось. Он уже не был так чувствителен, как раньше. Его голос то и дело срывался, ему приходилось время от времени делать паузы, чтобы справиться с собой, но бо́льшую часть времени он крепился и говорил то, что считал нужным.
«У меня в гараже хранился садовый инвентарь, в том числе галлон спектрацида для борьбы с насекомыми. Я взял канистру и вылил ее на три тела. Не знаю, имеет ли это смысл. Ничто не… не двигалось в них. То есть в телах. Кроме того, это не насекомые. Не то, что мы подразумеваем под насекомыми. Мы не знаем, что это такое. Никто не знает. Множество гипотез. Может быть, это что-то… метафизическое. Я нацедил из бака машины немного бензина. В другой канистре есть еще пара галлонов. Я воспользуюсь бензином и разведу костер, а потом… покончу с собой. Не собираюсь оставлять четыре наших тела этим ученым овчаркам из руководства проекта. Они сделают еще какую-нибудь глупость вроде аутопсии. И только распространят эту мерзость. Я позвоню руководству лишь после того, как заеду на почту и отправлю эту кассету, а потом разведу костер и… убью себя. Сейчас внутри у меня тихо, очень тихо. Сейчас. Надолго ли? Хочу верить, что…»
Делакруа остановился на полуслове, затаил дыхание, словно прислушиваясь к чему-то, а потом выключил магнитофон.
Я остановил запись.
— Он никому не отослал эту кассету.
— Передумал. Но что он имел в виду, когда говорил про метафизику?
— Я сам хотел спросить о том же.
Когда Делакруа вернулся к магнитофону, его голос стал тверже, медленнее и мрачнее, как будто этот человек отчаялся во всем и ему уже не до страха и не до скорби.
«Послышался какой-то шум в спальне. Воображение. Тела лежат там… где я их оставил. Очень тихо. Очень тихо. Это только мое воображение. Только теперь до меня дошло, что ты ничего не понимаешь. Я начал не с того конца. Я должен многое рассказать тебе, если ты захочешь взяться за это дело, но у меня мало времени. О’кей. Самое главное, что тебе нужно знать, — это то, что в Форт-Уиверне шла работа над секретным проектом. Они думали, что совершают волшебное, таинственное путешествие. Слабоумные. Мегаломаньяки[27]. Я был среди них. Более подходящим названием для проекта было бы „Кошмарный поезд“, а еще лучше — „Поезд в преисподнюю“. И я был счастлив, что оказался среди его „пассажиров“. Брат, я не заслуживаю снисхождения. Как и кое-кто из ключевых фигур. Здесь не все. Только те, кого я знаю и могу припомнить. Некоторые уже умерли. Но многие живы. Может быть, один из уцелевших заговорит, один из стоявших у руля ублюдков, который знает намного больше моего. Все они должны быть напуганы, а некоторые обязаны испытывать угрызения совести. А ты собаку съел на поисках тех, кто щелкает бичом».
