Кроме того, до рассвета оставалось чуть больше часа, а я не удосужился захватить с собой плащ Человека-Слона[21] с капюшоном и вуалью.
«Сабурбан», оставленный похитителем у ограждения, исчез. Это меня не удивило. К счастью, я хорошо запомнил его номер.
Бобби подрулил к куче плавника и шаров перекати-поля, находившейся в двадцати метрах от изгороди. Я достал из тайника велосипед и забросил его в заднюю часть джипа.
Проезжая с выключенными фарами темный тоннель под шоссе, Бобби прибавил скорость. Шум мотора, эхом отдававшийся от бетонных стен, напоминал очередь счетверенного пулемета.
Я вспомнил таинственную фигуру, которую видел на склоне у западного конца тоннеля; когда дальний конец стал ближним, я напрягся, ожидая нападения, но все обошлось.
В сотне метров западнее Бобби нажал на тормоз и выключил сцепление.
С тех пор как мы выбрались из яйцевидной комнаты в коридор, не было сказано ни слова. Теперь он промолвил:
— «Загадочный поезд»…
— Ушел. И забрал с собой всех.
— Название исследовательского проекта, да?
— Судя по табличке Лиланда Делакруа, да. — Я выудил этот предмет из кармана куртки и в темноте потрогал его пальцем, вспоминая о человеке, который умер рядом с фотографиями родных и обручальным кольцом в подсвечнике.
— По-твоему, именно этот проект привел к созданию отряда обезьян, ретровируса и всех этих мутаций? Компания твоей ма по чаепитию и Судному дню?
— Может быть.
— Я так не думаю.
— А что же тогда?
— Она ведь была генетиком-теоретиком, верно?
— Моя ма была подмастерьем у бога.
— Изобретатель ретровируса, создатель создания.
— Лечебных, полезных вирусов.
— За исключением одного.
— Твои родители тоже не подарок, — парировал я.
Он ответил с ноткой искренней гордости:
— Ну, если бы моим предкам представилась такая возможность, они разрушили бы мир задолго до твоей ма.
Родители Бобби были владельцами «Мунлайт-Бей газетт», единственной газеты в округе, и их религией была политика, а богом — власть. Это были типичные «плановики», безгранично верившие в собственную правоту. Бобби не разделял их утопических взглядов, и они отказались от него десять лет назад. Видимо, утопия требует абсолютного единомыслия, как у пчел или термитов.
— Я все думаю про тот вонючий роковой дворец, — начал он. — Брат, они не занимались биологическими исследованиями.
— Ходжсон был в герметичном костюме, а не в теннисных шортах, — напомнил я. — Это типовое средство биологической защиты.
— Это-то ясно. Но ты сам сказал, что это место создано не для возни с микробами.
— Да, там не была предусмотрена стерилизация, — согласился я. — Никаких обеззараживающих средств, кроме разве что безвоздушной камеры. И площадь слишком велика для секретной биолаборатории.
— Этот сумасшедший дом, эта световая бомба вовсе не лаборатория.
— Яйцевидная комната.
— Называй ее как хочешь. Тут никогда не было бунзеновских горелок, чашек Петри и клеток с белыми мышами, у которых вся голова в шрамах от нейрохирургии. Ты сам знаешь, что это было, брат. Мы оба знаем.
— Я как раз думал над этим.
— Это был транспорт, — сказал Бобби.
— Транспорт?
— Они всадили в эту комнату чертову уйму энергии, а когда она заработала на полную мощность, то куда-то зашвырнула Ходжсона. И еще нескольких человек. Мы слышали, как они звали на помощь.
— И куда же она их зашвырнула?
Вместо ответа он промолвил:
— Carpe cerevisi.
— В смысле?
— Лови пиво.
Я вынул из сумки-холодильника ледяную бутылку и передал ему, помешкал и взял бутылку себе.
— Нельзя пить за рулем.
— Сейчас Апокалипсис. Не до правил.
Сделав большой глоток, я сказал:
— Бьюсь об заклад, господь любит пиво. Значит, у него есть шофер.
По обе стороны от нас вздымались шестиметровые стены дамбы. Низкое беззвездное небо казалось железным и давило на нас, как крышка жаровни.
— Транспорт куда? — спросил я.
— Вспомни свои часы.
— Может быть, они испортились.
— Мои показывали ту же чушь, — напомнил он.
— Кстати, с каких пор ты стал носить часы?
— С тех самых, когда я впервые в жизни почувствовал, как бежит время, — ответил он, имея в виду не столько собственную смертность, сколько смертность всего человечества и конечность того мира, который мы знали. — Мужик, я ненавижу часы и то, для чего они созданы. Дьявольские механизмы. Но в последнее время я часто думал об этом самом времени, хотя до сих пор ничего такого не делал. Без часов на меня стал нападать какой-то зуд. Так что теперь я ношу их, как делает весь остальной мир. Разве это не засасывает?
