— Как?
— Как-то.
— Это не наука.
— В «Звездных войнах» показывали штуки и похлеще.
— Это колдовство.
— Наука или колдовство, но это есть.
Даже если Бобби был прав — а в его словах была по крайней мере крупинка истины, — феномен не мог поддерживаться вечно. Часть световых извержений начала меркнуть. Это относилось как к краскам, так и к интенсивности излучения.
У меня так пересохло во рту, что в воображении мигом появилась запотевшая бутылка «Хайникена» и мучительно долго не хотела исчезать.
— Почему этого не было раньше? — наконец произнес я.
— А ты когда-нибудь приходил сюда с двумя фонарями?
— Нет. Я однофонарный.
— Может быть, это была критическая масса. Минимальное количество света, необходимое для включения.
— Критическая масса из двух вшивых фонариков?
— Может быть.
— Бобби Эйнштейн. — Я посмотрел на выход с тревогой, которая слегка уменьшилась из-за ослабления яркости светового шоу. — Ты видел ту дверь?
— Какую дверь?
— Толстую и круглую, как у ядерного реактора.
— Ты что, пива перепил?
— Она была там и не там.
— Дверь?
— Ага.
— Брат, это не дом с привидениями.
— Зато лаборатория с привидениями.
Я удивился тому, каким правильным и подходящим к случаю оказалось слово «привидения». Инстинкт подсказывал: да, это так. Такой дом не обязательно должен быть заброшенным, иметь множество высоких шпилей, трескучие половицы и быть холодным как склеп. Я явственно ощущал присутствие злобных духов, приникших к невидимой преграде между моим и их миром, атмосферу ожидания, предшествующую скорой материализации злобного и склонного к насилию существа.
— Дверь была там и не там, — упорствовал я.
— Это похоже на дзен-буддистский коан: какой звук можно извлечь, хлопая одной ладонью? Куда может вести дверь, если она «там» и одновременно «не там»?
— Не думаю, что у нас есть время для медитации.
Я действительно ощущал, что время уходит и космические часы быстро тикают, приближая нас к развязке. Это предчувствие было таким сильным, что я едва не устремился к выходу.
Единственное, что меня удерживало в яйцевидной комнате, — это уверенность, что Бобби не последует за мной. Он не интересуется ни политикой, ни культурной, ни светской жизнью, и ничто не может отвлечь его от пляжа, солнца и прибоя, кроме помощи другу, оказавшемуся в беде. Он не доверял тем, кого называл «плановиками», — людям, которые думают, что знают, как построить лучший мир, которые учат других, как им следует жить и что думать. Но по зову друга он пошел бы на баррикады. Стоило Бобби узнать причину — в данном случае ею было исчезновение Джимми Уинга и славного Орсона, — и он бы ни за что не сдался и не отступил.
Я тоже не оставил бы друга в беде. Только убеждения и друзья помогают нам пережить трудные времена. Друзья — единственные в этом несовершенном мире, с кем нам хотелось бы встретиться на том свете; друзья и любимые — единственный свет, который освещает наше будущее.
— Идиот, — сказал я.
— Задница, — откликнулся Бобби.
— Я не тебе.
— А тут больше никого нет.
— Я обозвал идиотом себя. За то, что приперся сюда.
— А… тогда беру «задницу» обратно.
Бобби включил фонарик, и на стенах яйцевидной комнаты вновь заиграли тихие фейерверки. На сей раз они не медлили и сразу врубились на полную мощность.
— Включи свой фонарь, — сказал Бобби.
— Мы что, вконец очумели?
— Не вконец, а недостаточно.
— Это место не имеет отношения к Джимми и Орсону, — сказал я.
— Откуда ты знаешь?
— Их здесь нет.
— Но есть что-то, что поможет нам найти их.
— Мы не сможем помочь им, если умрем.
— Будь идиотом-паинькой и включи фонарь.
— Это глупо.
— Ничего не бойся, брат. Carpe noctem.
— Черт! — выругался я, попав в собственную ловушку.
И включил фонарь.
