— Бобби, дело серьезнее некуда. Мне нужна твоя помощь.
— Ничего серьезного на суше не бывает.
Бобби живет далеко от города, на южной оконечности бухты, и серфинг — его призвание, профессия и дело жизни, основа его философии, не просто любимый спорт, но культ. Океан — его кафедральный собор, и голос бога он слышит только в рокоте волн. По мнению Бобби, что-то важное может произойти не ближе чем в полумиле от берега.
Я вглядывался в крону дерева, но не мог обнаружить тихо сидевшую птицу, хотя лунный свет был ярким, а листва — не слишком густой. Я снова сказал, обращаясь к Бобби:
— Мне нужна твоя помощь.
— Сам справишься. Встань на стул, надень петлю на шею и прыгни.
— Здесь нет стула.
— Тогда нажми на «собачку» мизинцем ноги.
Он может заставить меня смеяться в любых обстоятельствах, а смех позволяет сохранить разум.
Сознание того, что жизнь — это космическая шутка, составляет ядро философии, которую исповедуем мы с Бобби и Сашей. Ее основные принципы просты: если можешь, не причиняй вреда другим; ради друга иди на любые жертвы; отвечай сам за себя, ничего не проси у других и развлекайся как можешь. Не слишком задумывайся о том, что будет завтра, живи моментом и верь, что твое существование имеет смысл даже тогда, когда окружающий мир превращается в хаос и катится в тартарары. Когда жизнь бьет тебя молотком в лицо, делай вид, что это не молоток, а кремовый торт. Иногда нам не остается ничего, кроме черного юмора, но черный юмор — тоже поддержка.
Я сказал:
— Бобби, знай ты имя сигары, был бы уже здесь.
Он вздохнул.
— Брат, как же я смогу оставаться полным и законченным лодырем, если ты будешь настаивать, что у меня есть совесть?
— Тебе никуда не деться от чувства ответственности.
— Именно этого я и боюсь.
— Лохматый малый тоже пропал, — сказал я, имея в виду Орсона.
— «Гражданин Кейн»?
Орсона назвали в честь режиссера фильма «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса. Пес смотрел все его картины как загипнотизированный.
— Я боюсь за него, — с трудом выдавил я.
— Сейчас буду, — тут же ответил Бобби.
— Договорились.
— Где это?
Снова захлопали крылья, и к первой птице, сидевшей в листьях магнолии, присоединились еще одна-две.
— Мертвый Город, — сказал я ему.
— Ох, малый… И когда ты будешь слушаться старших?
— Я плохой мальчик. Иди по реке.
— По реке?
— Там припаркован «Сабурбан», принадлежащий психу, так что будь осторожен. В заборе проделана дыра.
— Идти крадучись или открыто?
— Красться уже не имеет смысла. Просто береги задницу.
— Мертвый Город, — с отвращением пробормотал он. — И что я буду за это иметь?
— Станешь телезвездой этого месяца.
— Как, — снова выругался он. — А где в Городе?
— Встретимся у кино.
Бобби знал Уиверн хуже меня, но кинотеатр у торгового центра неподалеку от заброшенных домов найти смог бы. Будучи подростком и еще не отдавшись с потрохами океану, Бобби некоторое время встречался с дочкой военного, которая жила на базе вместе с родителями.
— Мы найдем их, брат, — сказал Бобби.
Я был вне себя. Боязнь смерти была свойственна мне меньше, чем можно было ожидать, потому что с раннего детства я жил с ощущением собственной смертности, более острым и постоянным, чем у большинства людей; однако потеря тех, кого я любил, доводила меня до отчаяния. Казалось, скорбь, в которую я погрузился при одной мысли о предстоящей потере, скорбь более острая, чем любое орудие пытки, перерезала мне голосовые связки.
— Расслабься, — сказал Бобби.
— Похоже, я слетаю с катушек, — хрипло ответил я.
— Это уже слишком.
Он положил трубку, и я отсоединился.
В темноте снова захлопали крылья, перья прорезали листву, и к растущей стае на магнолии присоединилась еще одна птица.
Никто из них не подавал голоса. Крик козодоя, который мечется в воздухе, хватая насекомых острым клювом, напоминает отчетливое «пинт-пинт-пинт». Соловей испускает протяжные трели, вставляя в свои чарующие рулады то хриплые, то нежные свирельные ноты. Даже сова, которая обычно молчит, чтобы не спугнуть грызунов, свою основную пищу, время от времени ухает то ли для собственного удовольствия, то ли для того, чтобы подтвердить свое членство в сообществе сов.
