У министерства обороны не хватало денег на снос или поддержание этих домиков в приличном состоянии на случай, если они когда-нибудь понадобятся, а других претендентов на Уиверн не существовало в природе. Некоторые из военных баз, закрытых после краха Советского Союза, были проданы гражданским лицам, переоборудованы в жилые кварталы и торговые центры. Но здесь, в самом сердце калифорнийского побережья, существовали обширные участки земли, частично освоенные фермерами, частично нет и ждавшие, пока Лос-Анджелес, как гигантская клякса, растечется далеко на север, а с другой стороны до нас дотянутся кольцевые пригороды Силиконовой долины, то есть Лас-Вегаса. В настоящее время Уиверн представлял ценность скорее для мышей, ящериц и койотов, нежели для людей.
Однако вздумай бы какой-нибудь застройщик польститься на эти 34 456 акров, скорее всего, он получил бы резкий отказ. У меня были основания считать, что Уиверн никогда не станет свободным, что его тайные подземелья, расположенные намного ниже быстро ветшавших фасадов, продолжают действовать. Здесь осуществлялись проекты, достойные таких безумцев, как доктор Моро и доктор Джекил. Не вышел ни один пресс-релиз с выражением искреннего соболезнования безработным чокнутым ученым Уиверна, никто не предлагал программ переподготовки, а поскольку большинство их обитало на базе и составляло довольно замкнутое сообщество, никто из горожан не знал, куда они исчезли. Здесь царило запустение, но оно могло быть камуфляжем, за которым кипела напряженная работа.
Добравшись до перекрестка, я остановился и прислушался. Когда луна снова вышла из-за облаков, я описал полный круг, изучив не только все дома и черные провалы между ними, но и мрачные комнаты за окнами. Иногда во время ночных прогулок по Уиверну я был уверен, что за мной следят. Но это был не хищник, жаждавший встречи со мной, а скорее прятавшийся в тени соглядатай, жадно интересовавшийся каждым моим движением.
Я научился доверять своей интуиции. На этот раз она подсказывала, что за мной никто не следит. Я был один и оставался незамеченным.
«Глок» вернулся в кобуру, но моя влажная ладонь еще долго ощущала прикосновение ребристой рукоятки.
Часы, тикавшие на моем запястье, показывали девять минут второго.
Я отошел с улицы в тень магнолии, отстегнул от пояса сотовый телефон, включил его и сел на корточки, прижавшись спиной к шершавому стволу.
У Бобби Хэллоуэя, моего лучшего друга в течение семнадцати с лишним лет, было несколько номеров. Самый тайный из них знали всего пять человек, и на этот звонок он отзывался в любое время дня и ночи. Я набрал номер и нажал кнопку «передача».
Бобби взял трубку после третьего гудка.
— Что-нибудь важное?
Хотя я был уверен, что в этой части Мертвого Города больше никого нет, но все равно говорил вполголоса.
— Ты спал?
— Нет. Ел кибби.
Кибби — средиземноморское блюдо из говядины, лука, кедровых орехов и трав, завернутых в лепешку из сырого теста и быстро, но хорошо прожаренных.
— И с чем ты их ел?
— С огурцами, помидорами и маринованными овощами.
— Хорошо, что я позвонил не тогда, когда ты занимался сексом.
— Ты сделал хуже.
— Ты так серьезно относишься к кибби?
— Серьезнее некуда.
— Меня прихлопнуло, — сказал я, что на языке серферов означает быть смытым большой волной и потерять свою доску.
— Ты на берегу? — спросил Бобби.
— Я фигурально.
— Лучше не надо.
— Иногда приходится, — ответил я, намекая на то, что кто-то может прослушивать его телефон.
— Ненавижу это дерьмо.
— Пора привыкнуть, брат.
— Испортил мне аппетит.
— Я ищу пропавшую сигару.
Сигара — это ребенок; данное слово обычно, но не всегда является синонимом слова «кренгельс», которое означает малолетнего серфера. Джимми Уинг был слишком мал для серфера, но он действительно был ребенком.
— Сигару? — спросил Бобби.
— Очень маленькую сигару.
— Снова играешь в Нэнси Дрю[5]?
— С головы до ног, — подтвердил я.
— Как, — сказал он. Обычно на данном участке побережья один серфер так обзывает другого, но в тоне Бобби мне почудилась нотка искреннего отвращения.
Внезапный хлопок заставил меня вскочить на ноги прежде, чем я сообразил, что источником звука была птица, усевшаяся на ветку над моей головой. Козодой или гуахаро, одинокий соловей или печной иглохвост, но уж никак не сова.
