Я слышал крик Саши, но не понимал слов, пока священник не предпринял четвертую попытку и действительно чуть не сбросил меня. Мой захват ослабел, отец Том ликующе зарычал, и тут я наконец услышал:
— Крис, в сторону! Крис! Отойди в сторону!
Чтобы выполнить эту просьбу, требовалось полное доверие, но я знал, что Саше можно доверять и в любви, и в смертельном бою, а потому ослабил удушающий захват и не успел сделать шаг в сторону, как священник сбросил меня.
Отец Том выпрямился во весь рост; казалось, он стал выше прежнего. Но я догадывался, что это иллюзия. Его дьявольский гнев был таким внезапным и таким бешеным, что между Элиотом и металлическим предметом должна была вспыхнуть вольтова дуга. Ярость сделала его великаном. В глазах иезуита горел столь яркий желтый свет, словно внутри его черепа было не новое превращающееся вещество, а ядерный реактор, от которого могла бы питаться новая Вселенная.
Я отступил, тяжело дыша, и как дурак начал искать пистолет, отобранный Мануэлем.
Саша держала подушку, как видно, выдернутую из-под головы самоубийцы. Это было таким же безумием, как и все остальное. Неужели она собирается задушить отца Тома или забить его до смерти мешком с гусиными перьями? Но когда Саша приказала ему повернуться спиной и сесть, я понял, что под подушкой скрывается «чифс-спешиал» 38-го калибра. Это должно было заглушить звук выстрела, если бы Саше действительно пришлось стрелять. Окна спальни выходили на улицу, и звук мог вызвать громкое эхо.
Можно было заранее сказать, что священник ее не услышит. К тому времени он был в состоянии слышать лишь то, что творилось у него внутри: рычащий ураган его «превращения».
Он открыл рот, оскалил зубы и испустил страшный вопль, за ним другой, страшнее первого. Затем последовали крики и жалобные стоны, которые выражали попеременно боль и удовольствие, отчаяние и радость, слепой гнев и угрызения совести, словно внутри этого измученного тела находилось множество душ.
Вместо того чтобы приказать отцу Тому замолчать, Саша начала читать заупокойную молитву. Может быть, она не хотела прибегать к оружию. Может быть, боялась, что его безумные вопли услышат на улице, что привлечет нежелательное внимание. Ее голос дрожал, из глаз лились слезы, но я знал, что Саша сможет довести дело до конца.
Отец Том с пеной на губах поднял руки, словно призывая на нас гром небесный, и вдруг затрясся всем телом, как в пляске святого Витта.
Бобби стоял в том же углу, где его бросил Элиот, и прижимал обе руки к левому боку, пытаясь остановить кровь.
Рузвельт перекрывал дверь в коридор. Он держался за то место, в которое попала цветочная ваза.
Судя по выражениям их лиц, не один я считал, что нас ждет новый приступ ярости, более страшный, чем тот, который мы видели. Конечно, я не думал, что отец Том на наших глазах превратится из священника в чудовище, как инопланетянин в фантастическом фильме, полувасилиск-полупаук, силой прорвется сквозь наш строй и проглотит беспомощную Мангоджерри, как мятную лепешку после ужина. Плоть и кости не могут изменяться с быстротой воздушной кукурузы в микроволновой печи. Однако новое превращение пастора в хищника меня уже ничуть не удивило бы.
Тем не менее все же священник сумел удивить меня и всех нас, когда он обратил гнев на себя самого. Хотя задним числом я сообразил, что должен был вспомнить птиц, крыс «веве» и слова Мануэля о психологическом взрыве. Клирик испустил еще один вой, выражавший нечто среднее между яростью и скорбью; хотя этот крик был не таким громким, как прежние, но еще более страшным, потому что был лишен надежды. После этого душераздирающего жалобного воя он ударил себя кулаком по лицу. Как видно, его правая рука была не слабее деформированной левой, потому что из носа и разбитых губ тут же хлынула кровь.
Саша все еще молилась, хотя должна была понять, что отцу Тому Элиоту уже не может помочь никто и ничто на свете.
Словно пытаясь изгнать дьявола из самого себя, он начал терзать когтями щеки, глубоко вонзая в них кончики пальцев, и едва не вырвал себе правый глаз.
Внезапно в воздух взвились перья, закружились вокруг священника, и я не сразу сообразил, что Саша выстрелила из своего «38-го». Подушка не полностью заглушила звук, но я его не услышал: мозг еще сверлили дикие крики отца Тома.
