Забыл, как выносил меня из боя под огнем усташей?! Это мой друг, - эти слова уже относились к его товарищам, - Вместе воевали.
Я представил себе, как тащу эту на себе эту тушу, килограмм сто, если не больше, и мне стало жалко себя из этого мира.
- Ладно, пойдем. У нас тут недалеко база. Можно пройти пешком. Никита, - он обратился к спешившемуся рядом парню, - собери парашют моего друга и проследи за моим Буцефалом.
И мы пошли к их базе. По дороге он мне рассказал нечто, что было бы весьма занимательным, если бы не было правдой. Оказывается, они задумали восстание.
***
- Регулярная армия раздавит вас в два счета - говорил я ему, - Сколько вас? Человек двести - максимум.
- Ты не прав. В регулярном войске тоже русские люди. Они не пойдут против своих.
- "В ребенка стрелять и король не посмеет". Вспомни Белый Дом.
- Тогда было другое время. Теперь мы можем победить.
- Вы же лучшие люди. Подумай, кто будет спасать Россию, когда вас раздавят!
Я пытался переубедить его хотя бы таким образом, ибо прекрасно понимал, что любые другие аргументы были тщетны. Да и этот, если честно, тоже.
- А будет ли что спасать, если мы не выступим?
Это был сложный вопрос.
- Ты можешь присоединиться к нам или уйти. Выбор - за тобой.
***
Я чувствовал себя, как лейтенант Шмидт перед восстанием. Пойти за этими людьми значило практически верную гибель, не пойти - значило предать самого себя.
Пусть они не во всем правы, но они собирались воевать за Россию. Уже воевали на земле Молдавии и Югославии и, наконец, решились на последний бой...
Я мог уйти. Атаман сдержал бы слово.
Где-то далеко меня ждал дом. Может быть, и Лора... Кто мог знать, как мне удалось устроить жизнь в этом мире? Но... Это все было вилами на воде писано. Здесь же меня звали к себе настоящие люди. И я не мог не пойти с ними. Даже если это была верная смерть.
***
Я ходил по базе, смотрел на этих людей, а они на меня. Это были хорошие, я бы сказал, красивые, люди, и мне было страшно жаль, что через каких-то несколько дней их должна была ждать верная смерть. Но теперь моя судьба была неразрывно связана с ними, и я решил сделать все возможное, чтобы не быть среди них чужим. Это было тяжело. Я отличался от них национальностью, и это находило еще какое отражение на моем лице. Я отличался от них социальным статусом, и это находило отражение в каждом моем слове и движении. Я был другим. И, вероятно, чужим...
Однако рекомендации атамана все же сделали свое дело. Он для своих людей был почти богом и, черт побери, скорее всего, заслуживал этого. Его реверсы к нашим приднестровским и югославским приключениям напоминали отрывки из героического романа.
- У меня амнезия. Смешно и даже стыдно признаваться в этом мыльнооперном диагнозе, но это так.
- Может быть, они над тобой поработали?
Психотропное оружие?
- Я скажу честно: не знаю. Я просто забыл половину жизни и вынужден жить сегодняшним днем.
- Ладно, мы еще повоюем! "Из худших выбирались передряг!"
- "Но с ветром худо, и в трюме течи..."
- А говоришь, что все забыл!
Видимо, мы пели когда-то эту песню на передовой.
***
Потом пошла официальная часть моей регистрации как воина Русского Войска.
- Андрей, кстати, как там тебя по батюшке? - спросил меня Никита, один из ближайших соратников атамана.
- Анри Леонардович, - я не стал скрывать свое настоящее имя, - Андрей я в православном крещении.
- Ты что, француз?
Все сидящие рядом почему-то рассмеялись.
- Нет. И не русский, и не тот, о ком ты сейчас подумал, - тут я назвал свою национальность. Я умышленно ее здесь не привожу. Россия - страна многонациональная. Кавказ тоже. Так пусть же останется неясность в этом вопросе. - Этнически я - мусульманин. Наполовину. Но принял православие, когда поехал отстаивать права сербов Боснии и Хорватии.
- Ты тогда, кажется, якшался с баркашовцами, - полуспросил, полупроконстатировал атаман.
Я кивнул. Видимо он знал это лучше меня.
Дальше мне выписали их Военный Билет и устроили торжественное вручение, плавно перетекающее в не менее торжественное обмытие, которое взял на себя атаман.
