— Дом Ведьмы, — сказал Джонс.
— Но это же картина, — взорвался Корнуэлл. — Точнее, миниатюра. При дворе многие художники рисуют такие картинки для часословов и для другого прочего. Поля украшают виньетками из цветов, птиц и насекомых, что, на мой взгляд, делает их интереснее. Над каждой такой работой они трудятся долгие часы, не считаясь ни с чем — только бы сделать первоклассную картину.
— Смотрите внимательнее, — сказал Джонс. — Видны ли тут следы кисти?
— Это ничего не доказывает, — упрямо сказал Корнуэлл. — На миниатюрах никогда не видны следы кисти. Художники работают так старательно, что и волоска от кисти не заметишь. И все же, по правде говоря, тут есть некоторая разница.
— Вы чертовски правы, говоря о разнице. Я использую вот этот аппарат, — сказал он, кладя руку на странный черный предмет, лежавший на столе, — а также другие, чтобы сделать эти снимки. Я нацеливаю машину и нажимаю кнопку, которая открывает защелку. Сквозь нее можно увидеть кадр, который заснимет камера. Точнее говоря, она становится твоим вторым глазом.
— Волшебство, — сказал Корнуэлл.
— Опять о том же! — недовольно воскликнул Джонс. — Говорю тебе, что волшебства тут не больше, чем в мотоцикле. Это наука. Техника. Это способ.
— Наука — это философия, — возразил Корнуэлл. — И ничего, кроме философии, которая упорядочивает хаос во вселенной, пытается внести в него смысл. Без философии ты не смог бы делать такие вещи. Но тут волшебство.
— А где твое непредвзятое восприятие, о котором мы говорили? — спросил Джонс.
Бросив снимки, Корнуэлл выпрямился, застыв в ярости.
— Ты привел меня сюда, чтобы посмеяться надо мной, — и в голосе его была смесь гнева и горечи. — Ты хочешь унизить меня, демонстрируя величие своего волшебства, и в то же время говоришь, что тут никакого волшебства нет. Почему ты хочешь, чтобы я предстал перед тобой маленьким и глупым?
— Ничего подобного! — опять воскликнул Джонс. — Уверяю тебя, ничего подобного! Я хочу, чтобы ты понял меня. Очутившись здесь впервые, я попытался все объяснить маленькому народцу. Даже Сплетнику, тупому и невежественному. Я хотел внушить им, что ни чарами, ни магией я не владею, но они отказывались понимать меня и продолжали настаивать, что я самый настоящий волшебник. И тогда я прикинул, что есть известные преимущества в том, чтобы тебя считали волшебником, и бросил свои попытки. Но в силу некоторых причин, которых я и сам не понимаю, мне нужен человек, который в конце концов хотя бы выслушает меня. И я подумал, что именно ты, ученый, сможешь стать таким человеком. И я должен хоть попытаться честно рассказать о себе, Должен признаться, что мне как-то не по себе, когда я вынужден представать в той роли, которая мне не свойственна.
— Тогда кто же ты? — спросил Корнуэлл. — Если ты не маг, то кто же ты?
— Я человек, — ответил Джонс, — который лишь чуть-чуть отличается от вас. Мне довелось жить в мире, отличном от вашего.
— Ты болтаешь об этом мире и о том мире, — сказал Корнуэлл, — но есть только один мир. Есть только один мир, и в нем находимся мы с тобой. Ты не говоришь только о Царстве Небесном, но трудно поверить, что ты явился оттуда.
— О, черт! — воскликнул Джонс. — Какой во всем этом смысл? Я должен был это знать. Ты так же упрям и тупоголов, как и все остальные.
— Тогда расскажи о себе, — в свою очередь воскликнул Корнуэлл. — Ты все время утверждаешь, что ты — другой. Так расскажи мне, кто ты на самом деле.
— Ну, тогда слушай. Когда-то здесь был, как ты считаешь, только один мир. Я не знаю, как давно он существовал. Десять или сто тысяч лет назад — нам этого не дано знать. Но в один прекрасный день произошло нечто. Я не знаю, что это было; мы никогда не узнаем точно, что и как случилось. Но в этот день один человек сделал какую-то штуку — да, это должен был быть человек, ибо то, что он сделал, было столь необычно, столь уникально, что могло прийти в голову только одному человеку. Но как бы там ни было, он сделал это — или сказал или подумал что-то — и с этого дня возникли два мира. Точнее, появилась возможность возникновения двух миров в одном пространстве, где раньше был один. Сначала различие между ними было смутным и едва заметным. Миры существовали бок о бок, так напоминая друг друга, что можно было считать, будто по-прежнему существует только один мир. Но время шло, и в конце концов не осталось сомнений, что эти миры все дальше отдаляются друг от друга, Иного пути для них, видимо, не существовало, потому что они были несовместимы. Люди, жившие в каждом из них, пошли каждый по своему пути. Да, был один мир, и он раскололся на два. Не спрашивай меня, как это случилось, какие физические и метафизические законы привели к расколу миров, потому что ни я этого не знаю, и никто другой не знает. В моем мире есть не более горсточки людей, которые догадываются, что произошло. Все остальные, а их миллионы человек, не признают свершившегося и никогда не признают, ибо они даже не слышали, что это случилось.
