Болтушки Ручки от безделья и от того, что Писатель почти не пользовался ими, чувствовали себя обойденными вниманием и обиженными. Может быть по этой причине они постоянно тараторили и толкались, боясь, что их перестанут замечать, а то и вовсе забудут.
Их сосед — двухцветный Сине-красный Карандаш грустно заметил: — Я бы только радовался, если б не был нужен Хозяину, как вы обе. Вот меня даже не утешает приход Весны. Я становлюсь все короче и короче с обоих концов…. А вскоре… На мою долю выпали лишь тоска да печаль…
— И правда, — сказала Точилка, — я бы хотела испортиться-затупиться или даже сломаться, чтобы Карандаш жил дольше, но…
— Да! Есть я, — сказал Нож, — хотя мне тоже жаль Карандаш. Он стал совсем карликом…
— Вот именно, вот именно, — заверещали Ручки, — Карандаш — карлик, а нам с ним тесно!
И снова они засуетились, толкая грустный Карандаш.
— Уймитесь, трещотки! — промолвила Пишущая Машинка.
Все давно признали её главной и звали Самой-самой. А вторым главным был массивный черный Телефонный Аппарат — Сам-сам-самыч. Устав за день от работы, он редко вступал в разговоры, а болтовня Ручек утомила и его.
— Я слышал, — сказал Сам-сам-самыч, — что один знаменитый сказочник заметил: «Чем в свите дальше от короля, тем больше гонора». Это про вас, две болтушки.
— А что такое свита? — пискнула одна из ручек. — Не понимаю!
— А кто такой гонор? — поддержала её близняшка.
— И где здесь король? — хором закончили трещётки.
— Не знаю кто — король, но все вы неблагодарные, — сказал всегда молчаливый дубовый Письменный Стол, — я даю вам опору, а вы и не замечаете этого.
— И меня словно здесь нет, — сказало Кресло.
— И чего они ссорятся, что делят? — думал Хрустальный Стакан. Ему мешали мечтать о Лучезарной.
— Да, мир прекрасен и когда ты спишь, — шептал Стакан Настольной Лампе, — лучи светила восходящего иль отблески заката, сюда проникшие в наш замкнутый мирок, и веселят и греют нас, конечно, но ты, твой свет, твои сиянье и тепло…
— Да ты влюблен в неё, влюбился! — запрыгали, заверещали снова трещётки Ручки.
— И что же — что влюблен? Болтушки праздные! Да разве ж это стыдно? Не вас же наш красавец может полюбить, коль даже я к вам равнодушен, — сказал двухцветный Карандаш.
— Фу! Фу! Унылый карлик! И от чего ж мы праздные? — запищали Ручки. — Бумаги чистой стопка! Скажи им всем — кому нужна ты, коль мы тебя не разрисуем иль не распишем?! И что бы Хозяин без нас делал? А вот мы! А вот мы…
Листы чистой Бумаги от неслыханной дерзости и самодовольства Близняшек даже не нашли, что ответить и лишь возмущенно зашелестели.
— Ш-ш-ш-што они себе позволяют — две выскочки? Ш-ш-што боломутят?
Три брата-Ластика зашептали: — Не обращайте на них внимания.
Сам-сам-самыч, тяжело вздохнув, печально промолвил: — Ваши споры очень скоро покажутся никчемными, когда узнаете, что всех вас заменят одним единственным чудовищным устройством. И имя его — Компьютер.
— Как это? Кто это? Зачем? Почему? — послышалось отовсюду.
— Да, да! Хозяину больше никто из вас не будет нужен. Разве только Письменный Стол, да я, да Кресло.
— А Лучезарная? — испуганно спросил Хрустальный Стакан.
— Про Лучезарную я ничего не знаю, не слышал, — ответил Сам-сам-самыч.
— Как же так? Неужели Хозяин предаст нас? Нас, служивших ему так преданно все годы? — спросила Самая-самая.
— Дело в том, — продолжил Сам-сам-самыч, — что у нашего Писателя появилась…
В это время в окно влетел круглый прозрачный Шарик. Опустился на Стол, подпрыгнул несколько раз, осмотрелся и пискнул:
— А вот и я! Здрасьте все!
— Ой! Какой совсем никакой пузан! — затрещали болтушки Ручки разом.
— Это я-то никакой! — возмутился Шарик-пузан, — Да вы меня ещё не знаете!
В этот момент солнечный луч проник в кабинет и пузан засиял, запереливался разноцветьем. Все ахнули. Пузан сверкал так, как никогда не сияли грани Хрустального Стакана.
— Ну что я говорил? А теперь каждый из вас может посмотреться в меня.
Пузан весело подпрыгнул к болтушкам Ручкам и они, увидев как забавно изгибаются в его отражении, захихикали. За ними — братишки Ластики, Точилка и Нож… Даже сине-красный Карандаш улыбнулся.
