Сказки города Ключ - страница 20
***
Земли на сапогах старика не было. Последние слова о неотвратимости он сказал ясно и просто, и никакого пафоса в них не вложил, но секретарь Флопп Девайс поежился, проговаривая их про себя, когда записывал. Потом старика отнесли обратно в лодку и предложили еды; он отказался. "Если Вода простит мне, Море даст рыбы и питья, если нет, все равно" - так сказал он, уже лежа в лодке и глядя в небо. Лодку оттолкнули, ее резво понесло течением.
История пятая.
Палач.
Пронзительно-синее утро висело над обрывом, а внизу жадно колыхалась Кровавая Роща, которую все для краткости именовали просто Красная. Узкая дорога словно из-под ног стремилась выскочить, кидалась то вправо, то влево, но, тем не менее, генерального направления не меняла, и неотвратимо текла вверх, к Обрыву. По дороге поднималась обыкновенная для этих мест процессия. Открывал ее огромный бурый медведь в снежно-белом ошейнике из блестящего металла: Опоясанный. За ним строем шагали люди с широколезвийными копьями в руках, и на их спинах мерно покачивались ростовые прямоугольные щиты - стража Обрыва. Потом вели осужденного. Рук ему не связали, шел он свободно, но со всех сторон на него щерились копья охраны, а прямо позади широко шагал высокий человек с тяжелой секирой-гизаврой. Ее длинная рукоять чуть задевала землю, и ручеек мелких камушков стекал на обочину дороги, чтобы чуть погодя ссыпаться вниз, на бурелом Красной Рощи. Простое полукруглое лезвие гизавры покачивалось перед лицом высокого человека, и осужденный, сколько ни оборачивался, никак не мог заглянуть палачу в глаза. Следом за палачом, лениво взмахивая крыльями, на гору поднимались вороны. Штук пять самых нетерпеливых; а может быть, просто вороны-оборотни, из любопытства. Прочие птицы давно уже кружили там, внизу, под Обрывом. На верхушке Лысой Горы открылась вытоптанная площадка, одним краем выходившая к пропасти: Обрыв. Стражники подтянулись, внимательно осмотрели друг друга, поглядели также и на приговоренного: не напрягся ли он перед решающим броском, не готовится ли сбежать. Потом быстрым движением, за которым чувствовалась долгая тренировка или большой горький опыт, стража втекла на Обрыв, охватила его с трех сторон плотным двойным строем. Внутренние ряды осели на одно колено и выставили перед собой щиты, вбив их нижним заостренным краем в землю и подперев ступнями ног. Внешние ряды изготовили длинные копья. Внутри построения оказались палач и осужденный, а медведь-Опоясанный был теперь снаружи. Он поднялся на задние лапы, во весь свой рост, и внимательно рассматривал клочок светлого пергамента, на котором был записан приговор. Затем он перевел взгляд на пару внутри стального кольца охраны. Те стояли спокойно. Кто-то из солдат уже размотал чехол вокруг заказанной осужденным гизавры - точной копии того оружия, которое палач держал в руках. Опоясанный вошел в кольцо, стража сомкнула ряды за ним. - Хочешь что-то сказать, - прорычал медведь на общем языке Леса, - Говори сейчас. Потом нельзя. - Я совершил убийство, - быстро сказал осужденный, - Но и вы здесь собрались для того же самого, как бы вы там это не называли. Поэтому вы не лучше меня, а раз так, я не чувствую за собой вины. Я пошел на убийство под давлением обстоятельств. Если бы я этого не сделал, Король Грязи убил бы меня. Так что у меня выбора не было. Вы можете не бояться Короля, вы представляете Лес. Лес достаточно могуч, чтобы кормить меня где-нибудь в тюрьме до конца дней моих, а вы убиваете меня. Поэтому вы даже еще хуже, чем я. Вот что я собираюсь доказать вам поединком. Медведь сделал жест, который мог бы сойти за человеческое пожимание плечами, и одобрительно кивнул: - Ты хорошо сказал. Ты готов? Осужденный гордо кивнул: да, я готов. - Теперь я скажу, - медведь сложил лист пергамента и отдал его за спину, в чьи-то руки, - Мы собрались тут, чтобы совершить убийство, и мы осознаем, что мы не лучше тебя. Но мы никогда и не говорили, что лучше. Первый закон Леса говорит, что никто ничего не может сделать с другим без согласия этого другого. Ты же этот закон нарушил. В любой иной державе тебе бы просто снесли голову без долгих размышлений, и ты это прекрасно знаешь. Потому, что все прочие государства считают право на любое насилие своей монополией и не согласны делить его с тобой. Но Лес считает иначе. Лес считает, что ты имеешь право убить - но ты должен быть готов заплатить за это своей, и только своей жизнью - а не любым другим имуществом. Ты использовал свое право, теперь плати. Ты убил человека в темноте, ножом в лицо, так что он даже ничего не успел узнать. Мы поступим с тобой иначе. Оружие! По этому слову палач взял у одного из солдат вторую секиру и вместе со своей положил ее на Обрыв примерно посередине вытоптанной площадки. - Выбирай любую! - рявкнул медведь. - Мы не можем ничего с тобой сделать, пока ты не возьмешься за оружие. Но мы можем подойти к Обрыву - посмотреть вдаль. Если уж ты попался на нашем пути, беги куда хочешь, хоть на копья, хоть в пропасть, хоть перепрыгивай, это твое дело. Если же ты берешь оружие, ты вступаешь в поединок, и так ты получаешь возможность отсрочки. Убьешь палача - занимаешь его место. Вот что предлагает тебе Лес, а если тебе хочется справедливости, то вспомни, что своей жертве ты не дал и этого. Осужденный подошел к двум совершенно одинаковым гизаврам и потыкал одну из них носом сапога. - Вот эту, - он подкинул рукоять ногой, перехватил ее и завертел тяжелую гизавру, как перышко. Палач тотчас схватился за вторую секиру и замер в ожидании. Медведь вышел из кольца; за его спиной, смыкаясь, грохнули щиты. Потом над горой разнесся глухой лязг, скрежет металла о металл: секиры столкнулись, поединок начался. Палач рубил сверху, убийца отскакивал, стараясь не попадаться, потом проворачивал гизавру вокруг себя и бил резким горизонтальным движением в середину корпуса. Тогда отпрыгивал палач, переводил тяжелый стальной полумесяц на длинной ручке за спину, там перехватывал, разворачивался поудобнее - и вновь со скоростью молнии рубил сверху. Когда кто-то из них ошибался в направлении отскока, гизавры сталкивались и с противным скрежетом ехали друг по другу, выгрызая из закаленных лезвий острые голубые искры и колко бьющую в лицо металлическую крошку. После первого десятка ударов стало ясно, что осужденный обречен: он очевидно задыхался от усталости, тогда как палач оставался свежим. Вскоре ожидаемое случилось: убийца неаккуратно подставил оружие под страшный удар сверху вниз, и гизавра палача всем своим весом и скоростью рухнула на обух вражеской секиры и с тошнотворным визгом содрала ее с древка. В руках убийцы оказалась обычная палка с обломанным концом. И он мгновенно перешел в нападение, пользуясь ею, как посохом. Тут все, бывшие на поляне, поняли его замысел: посохом приговоренный владел очень хорошо, но предоставлять палачу столь же легкое и маневренное средство он не стал. Нет, решил он, выберем гизавры, они тяжелые, и палач быстро сделает из моей - легкий посох. А сам останется с гирей на палочке. Тогда попробуем навязать ему такой быстрый стиль боя, который с посохом выдержать можно, а с тяжелой гизаврой нет. Но и палач оставался жив так долго вовсе не потому, что пренебрегал хитростью. Ради сокращения боевой дистанции он позволил нанести себе сильный удар по ребрам. Обрадовавшись попаданию, приговоренный как-то не сообразил, что из-за этого успеха очутился в опасной близости к противнику- и тут же упал на площадку, раскроенный чуть не надвое. Стало тихо. Щиты сдвинулись плотнее. Палач обводил строй безумным взглядом; лезвие гизавры дымилось от крови, было видно, как от пережитого дрожит все его тело. Но вот он выронил оружие и отошел в сторону, руки опустились, перестали дрожать, и палач мягко осел на землю. Строй разделился. Палача окружили, подняли на носилки и на всякий случай плотно примотали его мягкими широкими лентами. Тело казненного столкнули в пропасть. Оставалась еще одна часть жестокого ритуала. Та, ради которой он и проводился. Нужно было объяснить присутствовавшим солдатам, что они видели, и почему увиденное нельзя было сделать иначе. Ради этого осужденному позволялось говорить, и ради этого любые слова приговоренного надо было опровергнуть. И опровержение обязательно должно быть обоснованым, чтобы всякий из пришедших на Обрыв понял и принял для себя эти - и никакие другие - правила поведения в Лесу. Содаты тоже очевидно ожидали объяснений. Хотя служба и отучила их верить, что дождутся. Учитывая, перед кем ему сейчас говорить, Опоясанный начал со слов, которые, как он рассчитывал, солдаты поймут: - На войне обязанности палача выполняет старший по званию в том отряде, в каком происходит суд, - и, видя, как мгновенно переглянулся и закаменел лицами строй, медведь понял, что слова для начала он нашел верные. Дальше бы не ошибиться. Сейчас они представляют, как бы это происходило в их отряде, с их командиром. Теперь следует выглядеть беспристрастным: воины это оценят. Опоясанный произнес: - Человек, которого только что казнили, сказал одну важную и правдивую вещь: Лес вполне богат, чтобы кормить его до конца его дней. В отношении этого человека Лес поступил жестоко и несправедливо. Не по-доброму. Пауза. Пусть подумают, как это так - несправедливо. И причем тут доброта. Вот изменились лица. Подумали. Теперь следует напомнить, что решение выносится не само собой, что за ним всегда кто-то стоит, и этот кто-то тоже платит: - Но я осудил его на Обрыв... Молчание. Точно рассчитанная пауза в два-три неуловимых мгновения, удара сердца. - ... Потому, что есть вещи, которые нельзя поощрять милосердием. И теперь на искренность. Если они не поверят произнесенным словам, пусть почувствуют, что я сам верю в то, что сказал. Пусть задумаются, что заставило верить меня. Если это приведет их к вере, они станут надежнее. Если нет - это толкнет их уходить; тогда надежнее станем мы. - По крайней мере, я имею смелость сказать это вам всем в лицо. И последний гвоздь: - Если кто хочет спросить, сейчас я отвечу. Молчание. Долгое молчание. Обдумывание. О чем спрашивать? Они видели. В этот миг слова весят совсем мало. Нет, один все-таки нашелся: выходит солдат, копье оставляет товарищу. Чуть кланяется - значит, родом из Колючих Краев, это у них принято так здороваться. - Опоясанный сказал, что на слова ему хватает смелости... Вот как! Он обращается к ним, не ко мне. Первой же фразой он вербует строй в свидетели. - ...А хватит ли у Опоясанного смелости сделать такое? Да, парень, в щитоносцах ты проходишь недолго. Быть тебе Судьей, если не кем похуже. Какие вопросы задаешь. С подтекстом. Говорить, мол, все горазды, а как делать, так палач. И что ответить? Опоясанный поднимается в рост и глухо отвечает: - Когда я командовал группой Дождь в Корпусе "Вирхамат", и мы взяли городок на западе за Колючими Краями, за Последним Хребтом, на улицах города происходило то, что обычно происходит в захваченных городах. Наши союзники из разных земель решили, что им позволено все. Тогда многим из нас приходилось делать то, что вы видели сегодня. Мне в том числе. Принимаете ответ? Против такого ни один солдат не возразит. Этот тоже не пытается. Кланяется, берет копье и уходит на свое место в строю. Все остальные отворачиваются, строятся. Больше вопросов не будет, по крайней мере, сейчас. Разговор, по их мнению, на какое-то время окончен. Опоясанный незаментно с облегчением выдыхает воздух. Завтра стражу заменят. Придут другие. Если в огромном Лесу завтра также произойдет убийство или иное насилие, уже другие поведут палача и его противника на Лысую Гору. Опоясанного тоже должны заменить, уже где-то через месяц. Скорее бы! Медведь поворачивается к носилкам и спрашивает лежащего на них: - Идти можешь? - Да. - Хочешь? - Нет. - Не возражаешь, что понесут привязанным, а то дорога сам видишь, какая? - Не возражаю. - Спи. Отряд между тем уже выстроился и ровным мелким шагом выходит на дорогу вниз. Стянулись серые тучи, поднявшийся ветер несет пыль в лицо. Вот-вот посыплется дождь. Опоясанный поднимает большую косматую голову к небу: он помнил его утренним; где-то сейчас чистая синева? И кто же из нас палач?
