Как не сказать, о достойнейший из достойнейших. Все расскажу, что видел. Что не видел, не взыщите, многомудрый кади[1], слепы глаза, коль отводят их ифриты, слепы бывают от вина и еще более слепы, когда видят женщину. А ни в том ни в другом, да простит нас Аллах, в тот вечер недостатка не было.
Гулять и веселиться я начал еще после полудня, и был на то достойный повод: мой товарищ, купец Абу ибн Харуф, да будет имя его сладким медом на устах потомков, наконец вернулся из долгого путешествия в страну шелка. И поскольку у нас были общими не только разговоры, но и вложения в товары, праздновали мы с ним конец разлуки, о наимудрейший, словно вот-вот должна была прийти Разлучительница собраний.
В духан? Ах да! В злополучный духан мы попали уже ближе к часу павлина. К своему стыду, о сосуд справедливости, мы выбрали это место по причине славящихся на весь квартал танцовщиц. И будь мы не столь веселы, то непременно отправились бы ко мне домой, следуя мудрости Аллаха.
И все же, надо сказать, многомудрый, что я сразу почуял что-то неладное. Только черные как уголь невольники распахнули пред нами занавески, только в глаза ударил блеск женских бедер, как почудилось — словно провел кто-то холодной рукой по моему затылку. Как видно, это джинны, не показываясь на глаза, уже начали свои пляски. А нам было и невдомек, ведь, как известно, о справедливейший из судий, лишь отмеченным печатью творца или меткой дьявола дано видеть скрытое.
Не вняв, таким образом, знамению или шутке ифритов, я прошел с Абу ибн Харуфом на второй этаж, где нас уже ждал стол, за которым не стыдно было бы отужинать самому халифу, и три невольницы, чьи танцы горячили кровь, а дивные прелести и взгляды их мутили разум.
Играющих я тогда даже и не увидел, о мудрейший кади. Да простит меня Аллах!
Ведь не даром даже скопец Али Шар пострадал через женщин. Как, вы не знаете этой истории? Как? Ох, жаль, что вы не в настроении слушать ее, о жемчужина среди судей, хоть и достойна она быть написана в поучение иглами в уголках глаз.
В таком случае я продолжу речь о событиях, случившихся тем вечером, не менее загадочных и поучительных. Итак, мы, веселясь и наслаждаясь обществом невольниц, беседовали с моим другом о торговых делах, как вдруг снизу донесся приглушенный крик. Больше всего он напоминал крик павлина, хоть и не был так резок.
Полные любопытства, мы подошли к перилам и увидели, о достойнейший, следующее. Один из посетителей духана, игравший до этого в дальнем углу с тремя приятелями в шатранжу, внезапно поднялся и спотыкаясь побежал к выходу. Вид у него при этом был, словно гналась за ним армия джиннов.
«Клянусь Аллахом, — подумал я тогда про себя, — верно, о чем-то они поспорили. Или даже поссорились». Настроение у оставшихся было вполне миролюбивое, и я присмотрелся к ним внимательнее. Да освежит пророк мою память, о сосуд справедливости, первый из игроков находился еще в том возрасте, когда еще только начинают брить бороду. Он громко смеялся и потягивал вино, не думая об утре. Второй, скорее всего был ювелиром или одного с моим занятия. Расшитый цветами халат и руки, украшенные золотом, говорили сами за себя. Этот обеспокоено перебирал четки и безотрывно смотрел на третьего. Последний, да хранит наш Аллах от джиннов и бесов, был магрибинцем[2]. Сидел он в тени, и потому я, недостойный сын своего отца, так и не сумел разглядеть его лица, что смог сделать при более смущающих обстоятельствах.
Тем временем взволнованные странным поступком ушедшего посетители духана вновь занялись своими делами. И спустя некоторое время покой места был восстановлен. Вернулись к своему столу и я с Абу ибн Харуфом.
«Как ты думаешь, брат мой, — спросил я его, — что стало причиной такого недостойного для правоверного поведения?»
«Скорее всего подобная диковинка», — поднял вверх Абу ибн Харуф чашу с вином, и мы засмеялись.
Так, лежа и сумасбродничая, мы провели в духане еще немало времени, пока новый вопль еще громче предыдущего не взбудоражил нас. «О всемогущий Аллах, — воскликнул мой друг, — снова этим бесноватым нет покоя!»
