– Да, я ненавижу вас, русских. – Марюс улыбнулся. – Вот за это и ненавижу – за то, что вы даже не понимаете, почему вас ненавидят.
– Понимаю, – жестко ответил я. – За то, что я не проткнул твою девчонку. Еще там, около ворот. За это действительно стоит ненавидеть. Особенно если сам поступаешь по-другому… Но я тебе сейчас еще добавлю причин для ненависти. Если победишь – можешь убираться. С ней.
– Райна, – сказал Марюс, – подожди. Сейчас мы уйдем.
* * *
Прижав тыльную сторону ладони к губам, Танюшка молча смотрела, как под наклонившимся полыхающим частоколом в багряных и черных тенях быстро и страшно перемещаются две лязгающие сталью фигуры. В левой руке Марюса – опущенной по телу – алым сверкал длинный и широкий, чуть изогнутый нож. Марюс не бил им, но этот нож был страшным – отблески пламени косо ложились на его перекошенное лицо, на искривленный рот, выплевывавший при каждом ударе: «Ыарх!.. Ыарх!.. Ыарх!..»
«Звиаг!.. Звиаг!.. Звиаг!..» – отзывалась, брызжа искрами, сталь. Левую руку Олег держал за спиной. Удары и отбивы были молниеносны. Нет, совсем не так дрался Олег на дорожке. Общей осталась лишь быстрота.
Олег стремился убить. Даже с немцем он дрался не так на том поединке. «А ведь это… из-за меня! – поняла Танюшка и, ощутив странную гордость, выругала себя: – Дура, эгоистка чертова! Он же жизнью рискует! По-настоящему!»
Отскочили. Марюс вдруг превратился в черно-алый волчок, страшно вскрикнула сталь. Танюшка закусила губу – широкий нож мелькнул у живота Олега, но из-за его спины выметнулся кулак в перчатке с зажатой шведским хватом дагой – выбитый нож полетел по воздуху и со стуком вонзился в горящие бревна. Дага перевернулась по-испански – и пропахала кровавую черту по правому боку литовца, снизу вверх. Марюс отскочил, сгибаясь, прижимая к располосованному боку локоть, меч его опустился.
Олег нанес страшный удар – отвесный, сверху вниз. Марюс вскрикнул – меч вылетел из его руки, выбитый попаданием выше эфеса. Палаш Олега уперся в горло Марюса – под челюсть – и поднял литовца на ноги. Олег напирал, заставляя Марюса пятиться.
– Дай мне поднять меч, – услышала девчонка голос литовца.
– Не нужен он тебе. – Олег довел Марюса до частокола – бревна пошатнулись, посыпалась горящая щепа; Олег на миг отстранился, и Марюс, пригнувшись, молнией бросился на него, ударил плечом в живот, свалил. Они вместе покатились по склону. Частокол, с натужным скрежетом выдрав из земли основание, рухнул в облаке легких искр, метнувшихся в небо. Если бы не Марюс – так подумать! – пылающая масса прихлопнула бы обоих, как мух…
Марюс был сильнее, но быстро слабел от раны. Дагу Олег потерял, однако в какой-то момент, действуя ногами, как кот в драке лапами, отшвырнул пытавшегося задавить его весом Марюса, прыгнул сверху – плашмя, как на мягкий матрас, – а в правой руке мелькнул быстро выхваченный метательный нож. И исчез – Танюшка не сразу поняла:
Олег ударил ножом с такой быстротой и силой, что рука стала невидимой. Ноги Марюса дернулись. Олег оттолкнулся рукой от земли и, тяжело встав, начал замедленными движениями растирать лицо обеими ладонями.
Он не видел того, что видела Танюшка. Как Райна, вырвав из упавшего бревна нож Марюса, вонзила его себе в грудь обеими руками. Постояла и рухнула навзничь.
Олег не обернулся.
* * *
У Лешки погиб один человек. У нас убитых не было, даже серьезно поцарапан никто не оказался. И в плен никто не попал – из прибалтов. Зря беспокоился о девчонках Сергей. Они не вышли из горящего форта.
Вот и решение проблемы, думал я, сидя на бревне, дымившемся с одного конца. Я устал так, что даже язык не ворочался. Начинало рассветать, а мне больше всего хотелось спать, спать и спать. Я смотрел, как ребята Лешки хоронят своего убитого у тех самых кустов, где мы с Танюшкой стояли перед штурмом. Трупы прибалтов бросали туда, где все еще горел хороший огонь, и я подумал, что впервые чувствую, как пахнет горящий человек. Сколько раз читал в книжках… Вот он, этот запах, сопровождающий нередко описания приключений, про которые так интересно было читать… Противный? Да нет, сладковато-удушливый, вот и все – а горло сжимает, только когда задумаешься,
