Затем я повернулась и вышла из комнаты, выбежала вон из квартиры и, закрывая дверь, услышала, как он зовет меня. Не дожидаясь лифта, я помчалась вниз.
Увидев на улице такси, я открыла дверцу почти на ходу, быстро села в машину и назвала свой адрес. Я не стала оглядываться назад, чтобы узнать, догоняет ли меня Дэвид. Я знала, что у него нет на это времени, если он хочет успеть на поезд, отправляющийся с Ватерлоо. Ему еще придется закончить укладку вещей, а потом снести чемоданы вниз.
Сидя в такси, я ощутила почти могильный холод, но не проронила ни единой слезы. Я думала про себя: «Так, наверное, чувствуют себя люди, умирая». Я была уверена, что что-то во мне умирает навсегда.
Приехав в пансион, я поднялась к себе и начала складывать вещи. Я знала, что теперь все мои монатки не поместятся в чемоданчик, с которым я приехала в Лондон, и попросила одну из служанок найти для меня большую картонную коробку из-под одежды. Я знала, что в таких коробках сюда доставляли вещи, купленные для меня, и что они где-то должны быть сложены.
Наконец, с одним чемоданом, четырьмя коробками и саквояжем, набитым всякой всячиной, я отправилась на вокзал Пэддингтон.
К счастью, миссис Симпсон не было дома, так что мне не пришлось лгать, изворачиваться и извиняться за то, что я уезжаю. Я лишь сказала девушке в конторе, что не знаю, когда вернусь, и что сохранять за мной комнату не нужно.
И уехала домой.
— Послушайте, с вами все в порядке?
Голос члена парламента, казалось, доносился до меня откуда-то издалека.
Дэвид вошел в гостиную всего лишь минуту назад, но у меня было такое ощущение, словно с тех пор прошла целая вечность.
— Я бы, пожалуй, чего-нибудь выпила, — проговорила я слабым голосом.
— Да, конечно! — отозвался мой собеседник. — Вот возьмите пока мой бокал, а я постараюсь найти официанта.
Он сунул мне в руки бокал, и я залпом выпила все его содержимое, даже не почувствовав вкуса.
Не знаю, что это было — шампанское, шерри или коктейль — но мне стало немного лучше, и когда член парламента снова заговорил со мной, я даже была в состоянии улыбнуться ему.
— Наверное, это от голода, — пояснила я, — мы слишком долго ждем ужина.
— Вполне согласен с вами, — отозвался мой собеседник. — Терпеть не могу, когда люди опаздывают к ужину. Мне бы хотелось принимать пищу вовремя. Это у нас в парламенте обычно не знаешь, когда объявят перерыв, и приходится есть, когда представляется случай.
Он весело рассмеялся, и я рассмеялась вслед за ним, но мне показалось, что это смеется кто-то другой.
— Ужин подан, миледи! — громко, на всю гостиную, возвестил дворецкий, и теперь мы наконец, благодарение Богу, можем сесть за стол.
Я думаю о том, как бы мне улизнуть никем не замеченной сразу же после ужина. Я не могу встречаться с Дэвидом, не могу говорить с ним… Мне абсолютно нечего ему сказать!
И вот я снова сижу в «бентли». В автомобиле, который в прошлом значил для меня так много и казался мне чем-то вроде родного дома.
Но теперь я решила держаться с Дэвидом холодно и неприступно. Боковым зрением я могу видеть его профиль. Дэвид все так же, как и прежде, удивительно хорош собою, если не считать того, что он немного похудел. В нем появилась какая-то строгость и собранность, чего прежде я не замечала. Он смотрит прямо на дорогу.
Он не сказал ни единого слова с той минуты, как подошел ко мне спустя полчаса после ужина и спокойно произнес:
— По-моему, нам пора уезжать, Саманта. Я отвезу тебя домой.
Никаких вопросов: «Могу ли я?.. Не хотите ли вы?..» и подобных. Он просто констатировал факт. И прежде, чем я успела хоть что-то ответить, он увел меня из гостиной, даже не попрощавшись с леди Мэлдрит. Я хотела возразить, хотела протестовать, но у меня, казалось, пропал голос, а в горле стоял ком, из-за чего трудно было дышать.
Мы подождали в холле, пока лакей принес мою накидку, а затем вышли на Гросвенор-сквер.
Дэвид поставил свою машину как раз напротив особняка Мэлдритов. Он открыл дверцу, я села, и лишь после этого он повернул ключ зажигания и спросил меня:
— Где ты теперь живешь?
