А говорили тогда много, и год от года все больше. Говорило дворянство о смотрах и переписи всему войску российскому, по которой объявилось воинов 66 690 человек. Рассуждали о посылке Филаретом людей по разным странам — шведским, немецким, английским, французским и шотландским — собирать охотников на службу русскую, из которых 3800 человек рядовых уже прибыло, не считая офицеров. Рядили о русских полках строя иноземного: восьми солдатских, рейтарском и драгунском, числом общим в 18 тысяч.
Наблюдали Волконские со стороны, как Филарет давил страну податями и копил войска: уже стояло под ружьем по всей России 104 714 человек! Иноземного строя полки все были отлично вооружены. Солдаты получили форму и мушкеты, осадные латы и каски, шпаги и перевязи-бандалеры с бумажными патронами на крючках, драгуны — сабли и карабины, рейтары — стальные кирасы и шлемы, палаши и большие пистолеты в ольстрах[13]. Отборные дворянские полки сели в своей новой форме на свежих коней, учились конному строю и иноземным сигналам. Очень патриарх Филарет после плена-то западную воинскую науку зауважал!
Торопился Филарет, ибо в Речи Посполитой по смерти короля Сигизмунда поднялася смута и междоусобная брань разгорелась. Думалось патриарху и боярам, что теперь самое время за прежние поражения мстить и потерянные города назад отбирать. Для того избрали лучшее воинство числом 82 082 человека, все полки иноземного строя и отборную конницу. Победа виделась впереди легкая, и знать заняла все посты командные, а из Волконских князей ни один не то что в воеводы — и в головы[14] в тех отборных полках не попал. И так они выели придворным вельможам глаза былыми победами. Можно и без них обойтись.
СКАЗ О БОЯРСКИХ РАСПРЯХ, О НАЗНАЧЕНИИ ШЕИНА ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ И ОБ УСПЕШНОМ НАЧАЛЕ ДВАЖДЫ КЛЯТВОПРЕСТУПНОГО ПОХОДА
Немалая пря возникла во дворце о том, кому стать победителем столь славного прежде и слабого ныне врага. Самого царя Михаила Федоровича в предводители пожелали вельможи. Однако в поход он не пошел. Потому-де, говорили в церквах, что был он мужем милостивым и кротким и крови не желал.
По долгом размышлении и шептании поставили во главе воинства князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и Бориса Михайловича Лыкова. Но рассорились меж собою князья. Донес Черкасский, что Лыков с ним в товарищах быть не хочет, говорит, будто им, князем Дмитрием, люди владеют, и обычай у него тяжел, и что он, Борис, перед князем Дмитрием стар, служит государю сорок лет, лет уж с тридцать ходит своим набатом[15]. За сим Лыков в бездельной гордости своей и упрямстве Черкасского бесчестил, 1200 рублей за бесчестье отдал и в поход не пошел.
Снова бояре во главе с Филаретом призадумались, какого бы главнокомандующего ухитриться назначить, чтобы всем вышел — и знатностью, и положением, и военным искусством, и чтобы при том никому не обидно было. И по рассуждении вручили власть над воинством Михаилу Борисовичу Шеину, знаменитому тем, что в Смуту оборонял Смоленск до последнего человека и в последней башне с последними людьми в плен взят был. Крепок был и товарищ его Артемий Измайлов, в Смуту храбро сражавшийся и на крымских рубежах отличавшийся неоднократно.
Девять месяцев оставалось до окончания перемирия, когда двинулась через западную границу тяжкая русская сила. Встала на Смоленской дороге пыль до небес от топота многочисленных полков, дрогнула на многие версты земля под станками ста пятидесяти восьми орудий, вытянулся на день пути длинный обоз с припасами.
На пригорке над дорогою, пропуская мимо себя войска, в окружении пышной свиты русских и иноземных военачальников, под огромным многометровым знаменем, гордо сидел на коне прославленный воевода Шеин, любуясь блеском новой стали и радугой не успевших потускнеть от пыли военных кафтанов в великом стройстве идущих полков. Тонули в приветственных криках повторяемые глашатаями слова приказа:
— Неправды польскому и литовскому государству отомстить, и города, на саблю супостатом взятые, по-прежнему к Московскому государству поворотить!
Лишь иногда тень пробегала по полускрытому наличником шлема лицу полководца, и немногие в молодой армии вспомнили бы ее причину. Ведь отпущенный некогда из темницы и плена Шеин целовал, крест королю и Речи Посполитой на том, что никогда более не будет против литвы и поляков стоять или зло на их государство умышлять. Боялись поляки мудрости и воинского умения Шеина. Ныне и эта клятва была преступлена.
