Здесь, в Нордвозе, любая оплата была в ходу: от златых до соболей. Были и монеты, представляющие собой тиснёные цилиндрика из меди, серебра или золота; те широко ходили в Линдормине, однако редко встречались в этих северных краях. Практичные жители Нордвоза предпочитали златы: медные, серебряные или золотые квадратики, отрезанные от длинного бруска. Торговцы из дальних стран привозили необыкновенно дорогие драгоценные камни, но здесь предпочитали расплачиваться агатами, топазами и аметистами, которые в изобилии добывались в окрестностях, и потому их легко было оценить.
Самыми необычными средствами оплаты в Нордвозе, пожалуй, оставались соболиные меха. Прекрасные и весьма прочные, эти «банкноты» клеймили специальным гербом, а самые пенные шкурки даже подписывались шестью служащими монетного двора. Сегодня на рынке Нижний Котёл соболя переходили из рук в руки столь быстро, словно люди жонглировали раскалёнными угольками.
Запах пережаренного мяса и лука, дурманящий аромат незнакомых специй, рёв вьючных животных, удары кузнечного молота, назойливые выкрики продавцов амулетов, визгливый смех детей у ширм кукольников, оглушающая какофония голосов, свиста, мелодий, колокольного звона — всё поднималось ввысь и проникало сквозь увитое плющом окно в маленькую комнатку наверху башни Винтус-холла. Но мужчина, поселившейся там, ни на что не реагировал.
Болдх лежал на кровати, уставившись в потолок. Невозможно припомнить все города и посёлки, что он посетил за восемнадцать лет странствий. Стоило ему войти в какое-либо поселение и позволить себе роскошь дешевого постоялого двора, как он, уединившись, ложился на кровать и несколько часов просто смотрел в потолок.
Бездумно перебирая рукой зазубрины на древке боевого топора, Болдх размышлял о прошлом. Ему не хотелось думать о том, сколько потолков он перевидал. Но не мог не вспоминать прошлое: потолки, дома, постоялые дворы... пройденные города, государства, континенты. Святой Пел-Адан!
Большинство ночей Болдх проводил под открытым небом. На провонявших отбросами и скисшим молоком задворках, в грязных хлевах, на переполненных палубах кораблей, в сырых полях, где рос хмель, на кладбищах и вблизи свалок гниющих туш, в кишащих москитами джунглях, на пружинящей хвое в лесу, в безграничных пустынях с холодными шепчущимися песками, в трясущихся фургонах, в разрушенных храмах, на опасных горных выступах, под каменными мостами — он стремился провести ночь там, где мог бы избежать неумолимого и безжалостного внимания любопытных, но таких недобрых людей.
Встречи с ними приносили самые серьёзные испытания. Дождь, хотя и угнетал, не доставлял в дороге особых проблем. Ночные насекомые раздражали, однако Болдх мог смириться с ними. Даже хищники не смущали его сон. Но люди! Они приставали снова и снова: «Эй, откуда ты? Зачем здесь? Чего нужно? Ночлег? Проводника? Травку? Все остальные здесь злые, но я с гор — я честный! Эй, друг! Куда пошёл? Почему не говоришь? Почему ты такой? Ну и вали тогда в преисподнюю!»
Всегда подсматривают, донимают, ухмыляются и льстят; вечно норовят обмануть, используя хорошо знакомую ложь, старые трюки; слоняются возле портов, переправ, у лошадиных барышников. Воры, проводники, дельцы, сектанты и просто зануды и бездельники никогда не оставляли его в покое, следуя по пятам, и всё лезли, лезли, лезли с вопросами...
Ухмыляющиеся лица попрошаек, угрюмые и косые взгляды — а под плащами белеют костяшки пальцев, напряжённо сомкнувшись на рукоятях.
Злоба клокотала в Болдхе, а тело напрягалось от несправедливых обид. Порой он проходил через города с их любопытными жителями не останавливаясь, отказывая себе во временном избавлении от голода и невзгод. Что угодно, лишь бы не встречаться с неотвязной толпой.
Почему его никак не оставят в покое?
В самые тяжёлые минуты он убеждал себя, что люди наказывают его, завидуя свободе. Но в глубине души всегда знал, что мир жесток и безжалостен, отчего и людям приходится быть такими же. И он сам не исключение.
Однажды ему станет совсем худо; тогда, чтобы выжить, придётся собрать последние крохи сил.
