По горнице, услуживая гостям, юрко сновали два подростка в синих дерюжных рубашках без опоясок, грязные, босоногие. В углу горницы, подле печи, стояла бочка с водкой и два бочонка с пивом, и подле них сидел тот самый парень, который отворил капитану калитку.
Эхе вошел, огляделся и сразу узнал давно знакомую ему картину. Он почувствовал за своим поясом тяжелые талеры, вспомнил, как в своих походах он купил и веселился, и тотчас же махнул рукой одному из подростков. Тот мигом понял его знак и торопливо поднес ему оловянную кружку с водкой.
— Пей во здравие! — сказал он, кланяясь гостю. Эхе кивнул ему, встряхнул головою, поднял кружку и залпом осушил ее, прищелкнув языком от удовольствия.
Близ сидящие заметили рейтара и с любопытством следили за ним.
В то время уменье выпивать считалось одною из доблестей, и всем понравилась молодецкая ухватка Эхе.
— Вот это по нашему: хлоп и нету! — закричал ярыжка, взмахивая руками как крыльями.
— Иди к нам, ратный человек! — позвали его к себе стрельцы.
Эхе сел подле них.
— Тащи, малец, братину! — крикнул один из стрельцов. — Немчины славно рубятся, да и пить не дураки тоже!
— Дело говоришь, Михеич! — весело отозвался другой стрелец помоложе.
Мальчишка поставил на стол муравленный горшок, наполненный водкой, и небольшой ковшик. Михеич разлил им водку по кружкам.
— Откуда рубец у тебя, немчин? — спросил он.
— Этот? — сказал Эхе. — Ваш русский бил, в Москве когда были.
— Эге-ге! — усмехнулся Михеич, — может, и мой бердыш. Я тогда с князем Пожарским у Никитских ворот с немцами бился.
— Жарко бил! — сказал Эхе. — Кругом горит. Все кричат, тут русский воин, там русский: с города: и меч, и смола, и камни.
— А ты что же думал, немчин, что мы матушку Москву вам, псам, отдадим? — подходя пьяной походкой, спросил ярыжка.
— Мой ничего не думал. Мой служил у генерала Понтуса Делагарди, а он у генерала Гонсевского служил!
— Ну, вот и намяли бока! — захохотали кругом.
Эхе покраснел.
— Потому, что поляк глюпий, — сказал он.
Не ходи, кума, на лед,
Там провалишься!
Раздалась веселая песнь скоморохов, и они пустились в пляс. Один из мальчишек, изображая женщину, затоптался на месте, махая платком.
— Люблю! Отхватывай, Алешка! — закричал молодой стрелец.
В это время Эхе заметил кривого рыжего и его товарища. Они пили и о чем-то спорили. Эхе перешел на другое место и сел подле них, думая услышать имя хорошенького мальчика.
— Волчья сыпь! Пять рублей кожею дал, — говорил рыжий.
— Себе и бери их, а нам отдай серебро! — ответил раскосый.
— Тоже! Все пополам. Кожаные пропьем, а эти разделим. Эй, Алешка! закричал рыжий.
К нему подбежал плясавший мальчишка.
— Пить будем! Тащи красулю!
— Важно, ой, важно! — вскрикивал купчик, глядя на пляшущих скоморохов, и, вдруг, взвизгнув, сам пустился притоптывать.
Я в кусточки пошла,
Добра молодца нашла!!
Стены затряслись от топота ног.
— Вот как у нас, немчин! — кричал купчик отплясывая.
— Умеешь так? Уф! — и он упал на лавку, вытирая грязной рукою вспотевший лоб.
— Будет плясать! — сказал он, — пить станем. Всех пою! Молчаливый до времени, он стал теперь угощать всех водкой и заговаривал с каждым.
— Пирование у нас теперь будет. Эх! На три дня!
— Закурим! — отозвался угрюмый подъячий.
— Чай, и вы затем сюда пришли? — спросил Михеич у скоморохов.
— Вестимо, за тем же, — ответил раскосый, товарищ рыжего. — Теперь говорят, на площадь-то и мед и пиво выкатят: на три дня гулянка!
— Слышишь, из тюрем выпустят!
— Всем ярыжкам награда будет!
— Ну?!
— Кому плетью, кому просто тычком! — все засмеялись.
— Что же будить завтра? — спросил захмелевший Эхе.
— Ах ты, немчин, немчин! — с укором сказал купчик. — Завтра наш царь батюшка своего батюшку сустретить. Из полона вызволил его, сердешного, от ляхов поганых!
— Нас то завтра по всей дороге вытянут: стой! — гордо заявил молодой стрелец.
— А вы, чай, к Федьке за ребятишками? — спрашивал временем рябой подьячий у рыжего.
— Вестимо, не без этого, — ответил он. — Калечных надоть да плясунишку.
— Есть у него, есть! — сказал тот. — Намеднись он их штук шесть купил. Жмох!
— Уж это как быть должно!
Компания хмелела. У Эхе уже слипались глаза.
