— Роза… — Голос отца был таким родным, таким знакомым.
И она бросилась в его объятия. Уткнувшись лицом в грудь родному человеку, она с жадностью вдохнула знакомые с детства запахи его любимых сигар и хвойного одеколона.
— Моя горячая, красивая, упрямая девочка…
— Папа, папочка, — задыхаясь, прошептала она, — я так соскучилась.
Когда он дрожащей рукой коснулся ее волос, Розамунда изо всех сил зажмурилась, чтобы слезы не хлынули потоком. Сделав над собой усилие, она выпрямилась и взглянула в родное лицо. Он постарел со дня их последней встречи. Виски стали совсем седыми.
— Почему ты уехала? — прошептал он. — Почему сбежала из Эджкумба? Я знаю, ты злилась на меня, на Хелстона, на всех нас. Ты всегда восставала, когда тебя пытались заставить что-то сделать. Но почему ты бросила… меня?
Она глубоко вздохнула, по телу пробежала дрожь, но все же ответила откровенно, без обиняков:
— Потому что ты больше заботился о приличиях, чем обо мне, папа. Потому что я тебя разочаровала, и ты перестал уважать и любить меня. И я не могла провести всю оставшуюся жизнь с человеком, который всегда хотел бы видеть на моем месте кого-то другого. А ты думал только о нашем имени и о том, что я его запятнала.
В его глазах появился прежний металл.
— Приличия — это все, девочка. Уверен, сейчас ты это понимаешь, как никто другой. А тогда я действовал только в твоих интересах. Я знал, что будет, если ты не выйдешь замуж за Хелстона. — Голос отца был тверд. — Никто не взял бы тебя замуж. Тебе пришлось бы остаться старой девой и до самой смерти прятаться в тени Эджкумба. Кроме того, я сделал это и для твоей сестры. Твой позор уменьшил бы и ее шансы на хорошую партию. Но прежде всего…
— Что? — уже без особого интереса спросила Розамунда. Надежды на отцовскую любовь быстро таяли.
— Я сделал это потому, что ты его любила. Об этом все знали. В течение двух лет ты вся светилась при одном только упоминании его имени. — Он закрыл лицо ладонью и добавил: — Я сделал это, потому что любил тебя, Роза, а не только из-за приличий.
Розамунда подняла голову и вгляделась в пронзительные валлийские глаза отца, так похожие на ее собственные. Она чувствовала, как он дрожит от едва сдерживаемых эмоций.
А граф продолжал:
— Генри Сент-Обин, возможно, по-своему любил тебя, просто не осознавал этого. И он ни за что не осмелился бы погубить твою репутацию, не думая о последствиях.
Люк кашлянул.
Только теперь Розамунда вспомнила, что в комнате есть кто-то еще.
Унижение было полным.
— Вы, конечно, правы, сэр, — сказал Люк, подошел к столу и забарабанил пальцами по свободному от книг пространству. — Именно поэтому я не перестаю задавать себе один и тот же вопрос: почему мой брат ничего не предпринимал? Я, конечно, мог бы бросить женщину в беде. Но не Генри. Он был джентльмен до мозга костей. Погубив репутацию Розамунды, он мог очаровать ее, уверить, что любит, даже если бы при этом лгал. Но тогда ему пришлось бы повести ее к алтарю. А сделать это ему явно что-то мешало. Существовало какое-то препятствие. Преграда, о которой ни один джентльмен не станет говорить вслух… — Он на некоторое время умолк, обошел стол и присел на край. — Но дело в том, что я не джентльмен и могу говорить, о чем мне вздумается. Я вдруг подумал, что ответ может быть очень простым. А поездка в экипаже с сестрами, очень похожими друг на друга и волосами, и фигурой, натолкнула меня на мысль, что произошла элементарная путаница…
В комнате повисло молчание, такое напряженное и тяжелое, что Сильвия еще больше съежилась в своем кресле. Теперь она рыдала в голос.
— Нет, прошу вас, — взмолилась она и бросила испуганный взгляд на отца, который, пожалуй, только сейчас заметил, что младшая дочь тоже находится в комнате.
Прежде чем граф сумел вставить хоть слово, опять заговорил Люк:
— Леди Сильвия, в прошлый раз вы выбрали определенный курс, которым неуклонно следовали. Не думаете ли вы, дорогая, что можно испробовать и какой-нибудь другой?
Розамунда моментально бросилась на защиту. Она не могла видеть сестру такой несчастной.
— Оставьте ее! Да и при чем тут какая-то поездка в экипаже?
