Графиня Румянцева дружила с Загряжской ровно с тех пор, как обе они стали фрейлинами у императрицы Екатерины Великой. Эту дружбу не поколебали ни смена царствований и веяний при дворе, ни ревность, что иногда возникала между лучшими подругами, ни взбалмошный характер Натальи Кирилловны. Может быть, так вышло потому, что Румянцева все подруге прощала, оправдывая ее выходки физическим увечьем, ведь Загряжская была от рождения горбата. Кто поймет?.. Тем не менее, красавица Мария Григорьевна так и осталась в девицах, а некрасивая Наталья Кирилловна вышла замуж, и теперь доживала свой век в семье дочери – графини Кочубей. В доме зятя она занимала отдельные апартаменты, и все в столице знали, что именно в ее гостиной играют по-крупному.
Софья Алексеевна, бывавшая в этом доме еще во времена своей юности, отлично знала дорогу, поэтому отпустила лакея и осторожно повела тетку по лестнице на второй этаж к кабинету Загряжской. Постучав, они вошли в маленькую комнату, плотно заставленную массивной мебелью красного дерева, где в это время дня принимала личных гостей Наталья Кирилловна. Сейчас та сидела в кресле у окна, раскладывая пасьянс на старинном инкрустированном столике.
– Мари, Софи! – с восторгом вскричала она, поднимаясь навстречу вошедшим, и Софья Алексеевна с грустью заметила, что старушка совсем исхудала и окончательно согнулась. – Наконец-то вы ко мне приехали. А это кто? Верочка?
– Тетя Натали, позвольте представить вам мою дочь Надежду, – поправила ее графиня, привычно называя Загряжскую так, как и тридцать лет назад.
– Надин, Бог мой! Как ты выросла, девочка, стала настоящей красавицей!
Девушка сделала изящный реверанс и улыбнулась старушке.
– Моя Мари хотела посмотреть на твоих дочек, Сонюшка, думала, что ты всех трех привезешь, – сообщила Загряжская.
Она позвонила в серебряный колокольчик, и приказала мгновенно появившейся горничной, чтобы та отвела барышню к хозяйке дома. Выждав, пока за девушкой закроется дверь, Загряжская повернулась к Софье Алексеевне и предложила:
– Софи, расскажи мне все. Ничего не пропускай, сейчас любая мелочь может оказаться важной.
Графиня кивнула, соглашаясь, собралась с мыслями и начала свой рассказ с того ужасного дня, когда сын вернулся из Английского клуба, и закончила сегодняшними событиями.
– Вот так обстоят дела, – грустно признала она, – у нас остался только московский дом, да деньги, отданные неизвестно кому, а мой сын, скорее всего, сидит в крепости. Я ничего о нем не знаю и даже не понимаю, к кому обратиться. Моя надежда только на вас, да на Александра Чернышева, он при покойном императоре был в большой чести.
Услышав последнюю фразу, Загряжская чуть не подпрыгнула от возмущения:
– Ну, ты даешь, мать моя! Ты с кем меня равняешь? Да этот Чернышев – настоящий подлец! Я вчера ему от дома отказала – написала письмо, что больше его не принимаю, посмотрим, где он теперь играть будет. Ни у кого больше таких ставок нет, как у меня.
– Но почему, Натали? – поразилась Румянцева, – ты что, поймала его на шулерстве?
– Бери выше! Вы знаете, что моя дочка – статс-дама, да к тому же в большом фаворе у императрицы-матери? Так вот, Мари вчера вернулась из Павловска вне себя от изумления. Государыня сама рассказала ей, что Чернышев подал императору бумагу, где попросил пожаловать ему майорат и графский титул Захара Чернышева, арестованного за участие в восстании. Императрица дала понять, что она посоветовала сыну не принимать такого решения второпях, ну, а я раздумывать не стала и сразу сообщила этому наглецу, что ноги его у меня больше не будет!
– А что, графа Захара уже осудили? – обомлела Софья Алексеевна, сразу подумав и о своем сыне. – Разве такое возможно без решения суда?
Загряжская проворчала:
– Никого еще не осудили, иначе я бы знала, такой слух мимо меня не прошел бы. Создана комиссия, где первую скрипку играет как раз этот самый мерзавец Чернышев. Еще там заседает Бенкендорф, брат жены посланника в Лондоне Долли Ливен, но я его почти не знаю. Туда же включили Мишеля Сперанского. Ходит слух, что заговорщики хотели привлечь его на свою сторону, назначить в правительство, когда победят. Вот новый император и проверяет его лояльность, заставляя судить тех, кто его так высоко ценил.
