— Вы изумляете меня! — сказал я и вопросительно взглянул на г-на Мальяра.
— Ха! ха! ха! — разразился он, — хе! хе! хе! хи! хи! хи! хо! хо! хо! Хорошо сказано, очень хорошо. Не изумляйтесь, mon ami; этот господин большой шутник, drole[12], вы не должны принимать его слова буквально.
— А Буффон Ле-Гран, — заметил другой собеседник, — тоже был курьезный субъект. Он рехнулся от любви и вообразил, что у него две головы: одна — голова Цицерона, а другая — двойная: верхняя половина до рта — Демосфена, нижняя — лорда Брума. Возможно, что он ошибался, но вы бы, пожалуй, поверили ему: так он был красноречив. У него была непреодолимая страсть произносить речи. Например, он вскакивал на стол, вот так…
Но тут сосед положил ему руку на плечо и что-то прошептал на ухо, после чего говоривший сразу умолк и откинулся на спинку стула.
— А Буллар, волчок, — сказал его сосед, — я называю его волчком, потому что его действительно преследовала странная, но не лишенная основания мысль, будто он превратился в волчок. Вы бы померли со смеха, глядя, как он вертелся. Он мог вертеться на каблуке целый час, вот таким образом…
Но тут его приятель, которого он остановил за минуту перед тем, оказал ему такую же услугу.
— Ваш г-н Буллар, — взвизгнула старая леди, — просто сумасшедший, и очень глупый сумасшедший. Кто же, позвольте вас спросить, слыхал когда-нибудь о человеке-волчке? Какой вздор. Мадам Жуаез гораздо рассудительнее. У ней тоже была мания, но мания, подсказанная здравым смыслом и доставлявшая много удовольствия всем, кто пользовался честью быть знакомым с нею. Она убедилась после долгих размышлений, что какая-то случайность превратила ее в петуха, и вела себя сообразно с этим убеждением. Она хлопала крыльями с изумительным эффектом… так… так… так… а ее пение было восхитительно! Куку-реку! Ку-ку-ре-ку! Ку-ку-ре-е-ку-у-у-у-у-у-у!..
— Мадам Жуаез, прошу вас вести себя прилично! — перебил хозяин очень сердито. — Или держите себя, как подобает даме, или ступайте вон из-за стола, — одно из двух.
Дама (я очень удивился, услышав ее фамилию после того, как она только что описала мадам Жуаез) вспыхнула и, по-видимому, крайне смутилась. Она понурила голову и не отвечала ни слова. Но другая, помоложе, вмешалась в разговор. Это была моя красавица из маленькой гостиной.
— О, мадам Жуаез была сумасшедшая! — воскликнула она. — Но Евгения Сальсефетт… вот у кого было много здравого смысла. Эта прекрасная, скромная девушка находила неприличным обыкновенный способ одеваться. По ее мнению, следовало одеваться так, чтобы быть снаружи, а не внутри платья. В конце концов это очень просто. Нужно сделать так… и вот так… так… так… а затем вот так… так… так… а затем…
— Mon Dieu![13] Ma'mzelle Сальсефетт! — крикнула разом дюжина голосов. — Что вы делаете?.. Невозможно!.. Перестаньте!.. Мы знаем, как это делается!.. Довольно!.. — Несколько человек вскочили с мест, чтобы помешать ma'mzelle Сальсефетт превратиться в Венеру Медицейскую, как вдруг из отдаленной части здания раздались отчаянные вопли, разом остановившие девушку.
Эти крики сильно подействовали и на мои нервы, но на остальную компанию жалко было смотреть. Я никогда не думал, что разумные существа могут так перепугаться. Они все побледнели, как трупы, и, скорчившись на своих стульях, сидели, дрожа от страха и прислушиваясь к крикам. Крики снова раздались громче и, по-видимому, ближе, потом в третий раз очень громко; и в четвертый гораздо тише. Когда шум затих, присутствие духа вернулось к собеседникам, и снова посыпались анекдоты. Я решился спросить о причине шума.
— Чистые пустяки, — сказал г-н Мальяр. — Мы привыкли к подобным происшествиям и не придаем им значения. Время от времени сумасшедшие подымают крик все сообща, как это случается с стаей собак ночью. Бывает иногда, что за этим концертом следует попытка освободиться, которая, конечно, угрожает некоторой опасностью.
— А много у вас сумасшедших?
— В настоящую минуту всего десять человек.
— Преимущественно женщин, я полагаю?
— О, нет, все до единого мужчины, и здоровые молодцы, доложу вам.
