— А, черт...
Он догнал Турена, который неторопливо приближался к группе журналистов.
— Кстати, твой друг Люк из «Дагенс нюхетер» хотел поговорить с тобой.
— Люк? — спросил Турен, останавливаясь. — Улле Люк? Он что, начал заниматься вонючей погоней за «горяченьким»?
Он окинул оценивающим взглядом журналистов, стоявших неподалеку, и даже прищурился, чтобы рассмотреть их получше.
— Пусть кто-нибудь погасит эти синие прожекторы, с ума сойти можно от их света. Мешают людям спать. Вон их сколько — стоят и глазеют, вместо того чтобы нежиться в мягких постелях... Улле Люк, говоришь? Что-то я его не вижу среди этих гиен.
— Он пробыл здесь не больше четверти часа. Перекинулся несколькими словами с фотографом Свенсоном, ты его знаешь. Думаю, Свенсон и позвонил Люку... Хороший фотограф... Да, он сказал, что Люк поехал к себе — наверное, имел в виду в редакцию. Во всяком случае, Люк просил тебя позвонить.
Турен кивнул и двинулся дальше.
— Проследи, пожалуйста, чтобы сменили Пальма. Он стоит здесь уже несколько часов и еще не завтракал.
— Ты знаешь Пальма?
— Нет, но узнаю голодного человека. Сделаешь?
— Конечно... Не забудь про Люка.
— Небось ему нужны подробности... Кстати, он совсем мне не друг...
— Нет, нет, — сказал Леонард Бергстрем и вдруг понял, что перенял любимое выражение Турена.
Собаки, которых так упорно отгоняли от стола, наконец-то получили возможность ухватить кусок: вокруг Свена Турена, понапрасну старавшегося сделать вид, что он здесь посторонний, уже роились журналисты и фоторепортеры.
— Ну? — начал журналист, который особенно не нравился Турену.
— Что «ну»?
— Есть какие-нибудь новости? — закинул удочку другой.
— Конечно, есть. У того, кто их знает.
— А у вас? — встрял еще один репортер.
— А мне сказать особо нечего. В баке найден парень, ему около сорока. Мертвый. Врач полагает: умер от слишком большой дозы какого-то наркотика. Труп обнаружил мусорщик.
— Есть признаки насильственной смерти?
— Не знаю.
— Вы знаете, кто он?
Турен начал почти против своей воли испытывать удовольствие от вопросов.
— Нет.
— Вы пытались выяснить его личность? — спросил журналист, незнакомый Турену.
Турен внимательно оглядел спрашивающего. Парень, кажется, не дурак.
— Я не пытался.
— А кто этим занимается?
— Вероятно, кто-то из тех ребят. — Турен мотнул головой в сторону стоявших около мусорного бака.
— Это все?
— Наверняка не все. Спросите Бергстрема. Он непосредственно ведет расследование. — Опять нестерпимо захотелось яичницы. — Бергстрем! Иди сюда! Подкинь им фактиков или чего им еще там надо! — крикнул он.
Бергстрем вздрогнул и неуверенно подошел к репортерам. Турен выбрался из окружения и направился к машине. Усевшись, опустил стекло.
— Пальм! Послушай, Пальм! — крикнул он. — Можешь поехать со мной, глядишь, и удастся где-нибудь позавтракать!
Полицейский Пальм с облегчением направился к машине.
«Кто такой Пальм?» Это был первый вопрос, на который Леонарду Бергстрему предстояло дать ответ.
По какой-то странной причине редакции газет во всем мире похожи друг на друга. Стучат телетайпы, почти все говорят по телефону; кто-то пытается слушать радио, а где-нибудь в углу, стараясь не привлекать к себе внимания, играют в карты.
Самый молодой сотрудник, обычно это именно сотрудник, а не сотрудница, варит кофе для всех остальных, если пе бегает в это время по коридорам с отпечатками из фотоотдела, с посланиями от шефа или с пивом для всех страждущих журналистов, которые уже закончили свою работу, но почему-то не идут домой.
Ведь как ни ненавидят журналисты свою газету и все то, за что она выступает, ненависть эта сочетается с любовью и преданностью.
Когда утренний выпуск газеты уже запущен в машины, наступает время для обсуждения номера. Обсуждают статьи, чаще всего не вызывающие ничего, кроме отвращения, просматривают заголовки и тексты к фото, отмечают корректорские ошибки и жалуются на некомпетентность коллег.
В «Дагенс нюхетер» утренний выпуск печатался уже несколько часов. Опытные профессионалы, обозрев критическим оком сегодняшнюю продукцию, пришли к выводу, что и на сей раз им не удалось выдержать марку.
