Он сказал мы, но имел в виду я.
— Ну и?
— Я обещал Улле разрешить ему присутствовать. Он трогательно интересуется развязкой.
Развязка? Бергстрем подумал, что Турен неправильно выбрал слово. Развязка могла быть только в одном случае — если Стиг Эриксон сломается и признает все: героин, использование Системы-84, убийство Хальстрема.
Дело об убийстве Деревянного Исуса благополучно приближалось к концу. Два курьера Эриксона поняли, чем занимался Деревянный Исус, поняли, что он почти добрался до центра распространения наркотиков, и решили его убрать. Следствие по этому делу было еще не закончено, но все улики говорили, что эта рабочая гипотеза верна. Тех двух, подозреваемых в убийстве, видели в Копенгагене. Их задержание — вопрос дней.
■’— Теперь нам не хватает лишь одного убийцы, — сказал Турен и углубился в бумаги.
Бергстрем опять ничего не понял. Ладно, услышит допрос.
На пятый день после обеда сотрудники «Дагенс ню-хетер» собрались в помещении центральной редакции.
Представители руководства выступили с речами, прозвучавшими почти так же, как выступление Пера Ульсона на пресс-конференции.
Были провозглашены тосты за Улле Люка, за Свен-Эрика Свенсона и за «Дагенс нюхетер».
Улле Люк пил «Поммак» [7]. На вид напиток напоминал пиво или плохое виски местного розлива. Да пусть напоминает что угодно, лишь бы отвязаться от расспросов.
Пер-Оке Магнусон заметил уловку Люка, налившего себе «Поммак». «Чертушка, — подумал он, — уж не собираешься ли ты изменить свою гнилую жизнь?»
Страшно хотелось пива. Но Улле обещал себе... Впрочем, обещания, данные самому себе, он не воспринимал всерьез, но на этот раз дал обещание и Марии. Обещание, что ни одна капля спиртного — ни слабого, ни крепкого — не попадет на его фальшивый язык, пока не завершится дело, пока игра не будет сыграна.
Поэтому Люк пил «Поммак».
Зато курил он вдвое больше. Он не спал всю ночь в ожидании первых откликов на отставку министра юстиции, а рано утром приготовил чай для Марии Гранстрем, которая провела у него четыре ночи из пяти, и выслушал первый выпуск новостей, где говорилось о журналистском подвиге, великолепной журналистской работе и так далее.
Люк чувствовал себя отнюдь не великолепно, к тому же чертовски хотелось пива.
— Послушай, чертушка, — обратился к нему Пер-Оке. — Поезжай-ка домой, по крайней мере, не надо будет глотать «Поммак».
Люк с удивлением йосмотрел на секретаря редакции — значит, он все видел и все понял!
— Я еду к Турену. Сегодня последний допрос Эриксона, который мне не хотелось бы пропустить. Зато потом с удовольствием возьму отгул. Если что произойдет, позвоню. — Он поставил пластмассовый стаканчик на стол, взял куртку со спинки стула и помахал рукой Магнусопу.
«Хороший человек Пер, — подумал Люк, — а в этом проклятом обезьяннике ему несладко». С этими мыслями он вышел из редакции.
Каждый раз, когда Турену предстояло вести допрос, у комиссара появлялось одно и то же чувство: этот раз будет последним, пусть допросами занимаются другие. Он ненавидел, когда допрашиваемый «раскалывался», потому что это доказывало лишь одно — ему, Свену Турену, удалось сломить его.
А этот допрос чрезвычайно важен. Придется, вероятно, действовать жестко. Турен заранее жалел Стига Эриксона.
Помещения для допросов везде выглядят одинаково — будь то Нью-Йорк, Париж, Лондон или Стокгольм. В комнате стоят два стула — один, неудобный, для того, кого допрашивают, другой, поудобнее, для того, кто допрашивает. Обязательно имеется большое зеркало. Опытные преступники, знающие, что к чему, обычно подходят к зеркалу и кивают или отдают честь. Они знают, что там, за зеркалом, те, кто следит за допросом. Эти люди сидят в так называемой комнате для наблюдателей и видят все, что происходит в помещении для допросов, через зеркало, которое им представляется обычным стеклом. Звук поступает через динамики.
Все, что говорится в комнате для допросов, записывается на магнитофонную ленту. Магнитофон зачастую находится в комнате для наблюдателей.
Улле Люк и Леонард Бергстрем сидели в комнате для наблюдателей. Через стекло они видели усталого с виду Турена и подтянутого Стига Эриксона.
