Впереди Люк увидел двоих. Из баллона с распылителем они прыскали краску на что-то, напоминавшее мелкоячеистую сетку. Мотив показался Люку знакомым, хотя он и не рискнул вглядеться попристальнее. Он спрятался за ширмой, метрах в пяти от тех двоих.
Прошло минут десять, показавшиеся Люку тремя часами. В пять минут седьмого в помещение вошел Стиг Эриксон.
— Так я пошел, ребята, — сказал он.
— Ага. Да, что нужно отвезти Хегбергу? Эту картину и еще три, это я помню... — Говоривший подошел к ширме, за которой прятался Люк. — ...а потом, кажется, еще одну ширму. Эту? .
Люк увидел две руки, обхватившие ширму. Ужас сковал его, он был на грани обморока. Пальцы человека напряглись, собираясь поднять ширму.
— Нет, не эту, — сказал Эриксон. — Эта выставочная. Возьми вон ту.
— Ясно. — Пальцы разжались и исчезли.
Сердце Люка барабанным боем отдавало в ушах.
— Ну, я пошел. Увидимся на следующей неделе. Пока.
Стиг Эриксон ушел. Улле Люк остался. Ему захотелось помолиться.
Сиен Ту реп шел выполнять одну из самых неприятных обязанностей, связанных с его профессией: копаться в личной жизни других людей. Разные полицейские по-разному относятся к этому — одни воспринимают эту работу как рутину, другие занимаются ею с отвращением. А есть и такие, которые с наслаждением выуживают интимные подробности. Последних Турен позаботился удалить из своего окружения. Среди его сотрудников остались только те, для которых эта обязанность была рутиной, и те, кто выполнял ее с большой неохотой. Причем: эти последние делали работу гораздо успешнее первых, поэтому частенько Свен Турен самолично отправлялся на иодобные задания — он не знал ни одного человека, которому бы это было в такой степени противно, как ему самому. А если ему это так не нравится, значит, и справиться с работой он сможет лучше всех.
Честно говоря, логику этих своих рассуждений Турен и сам не вполне понимал.
Он нажал на кнопку звонка, под которым висела табличка с надписью
РЕКЛАМНЫЕ ПРОСПЕКТЫ НЕ ОПУСКАТЬ
Немного ниже была прибита медная пластинка с фамилией
ХАЛЬСТРЕМ.
Дверь открыла женщина, которой при иных обстоятельствах можно было бы дать лет сорок. Сейчас она выглядела значительно старше. Глаза ее покраснели от слез.
— Вам кого?
Свен Турен больше всего ненавидел как раз это вот мгновение. Когда нужно объяснить, что он фараон, что не может ждать, пока утихнет ее горе, а вынужден именно сейчас причинить ей боль, разбередить свежие раны.
— Госпожа Хальстрем? — спросил он только, прекрасно зная, что перед ним вдова убитого.
— Да.
— Комиссар Турен. Это я вам звонил.
Она посмотрела на него и начала нервно теребить короткие рукава кофты. На лице ее появилось подобие улыбки.
— Входите, пожалуйста.
— Госпожа Хальстрем, не думайте, пожалуйста, что мне доставляет удовольствие быть вот таким назойливым... К сожалению, это является частью моей работы, и мне кажется, что вы могли бы дать полезные для нас сведения. — Турен сам. чувствовал, насколько сбивчиво говорит — почти так же, как делал устные переводы с немецкого 35 лет назад.
— Я все понимаю, — сказала Бритт Хальстрем. — Хотите осмотреть кабинет Эрика?
Он кивнул, и она провела его в комнату.
Это был обычный кабинет с письменным столом и рабочим креслом. На столе лампа. В углу еще одно кресло. По стенам книжные полки. К столу прислонено несколько картин, лицом к стене.
Турен пошарил в выдвинутом наполовину ящике, перевернул несколько листков бумаги, нацепил очки и прочитал, что там было написано.
— Вы не припомните, не произошло ли чего-нибудь особенного, неожиданного в... в последнее время? — Он снял очки и взглянул на Бритт Хальстрем.
— Нет. — Она помотала головой и нервным движением опять вцепилась в рукав кофты.
— Ваш муж интересовался искусством? — спросил Турен, поднимая с пола одну из картин. Изображение напоминало россыпь красных травинок.
— Нисколько... — Она смотрела, как Турен разглядывает картины. — А эти... Эти он получил несколько недель назад.
— Они очень схожи.
— По-моему, отвратительные.
— Да, хотя я вообще-то не эксперт... Он взял их посмотреть?
— Нет, что вы. Их нужно было продать.
