Элизабет закричала еще громче, ударяя его снова и снова, и Ричард наконец отстранился и, пошатываясь, встал. Он был сам себе противен.
- Как вы могли так со мной поступить? - рыдала девушка.
Он отошел от койки и так и остался стоять посреди каюты, с потерянным видом глядя на Элизабет.
- Прошу, Лисбет, простите меня. Я повел себя как последний грубиян и мерзавец! Мне показалось, вы тоже этого хотите.
- Нет, не хочу! И уж точно не при таких обстоятельствах! Вы воспользовались моей растерянностью, моим горем!
- Это вышло помимо моей воли, клянусь. И вы так на меня смотрели! В вашем взгляде было столько страсти. Я не смог устоять. Вы свели меня с ума!
Содрогаясь от ярости и запоздалого страха, Элизабет села на край койки. Оправдания Ричарда звучали искренне, хотя суть их от нее ускользала.
- Мне казалось, что вы мне небезразличны, - заявила она. - Но теперь я знаю, что это не так. Вы внушаете мне отвращение.
- Простите! - взмолился он снова. - Лисбет, я все-таки спас вам жизнь.
- Ничего вы не спасли! Я не собиралась прыгать. Завтра мы будем на том месте, где похоронили мою мать, Катрин, десять лет назад. Она скончалась, потому что у нее преждевременно начались роды, и виновата в этом я! Я брошу в воду букет белых роз и жемчужный веночек. И буду молиться о ней всей душой! Этот момент я ни за что не пропустила бы! К тому же я хочу поскорее оказаться в Шаранте, где меня ждут родственники.
Снаружи послышались крики. Элизабет различила свое имя. Голоса были мужские, но потом прорезался еще один, потоньше, - то был голос Бонни.
- Наверное, думают, что и я сгинула в пучине, - сухо промолвила она. - Нужно поскорее всех успокоить. Мсье, предупреждаю: впредь ко мне не приближайтесь, или я пожалуюсь капитану, единственному хозяину на судне после Господа Бога.
Она отшвырнула одеяло и вышла. Ричард пошатнулся и тут же бессильно рухнул в кресло. Тяжесть содеянного - приступ безумия, не иначе! - грозила его уничтожить.
Никто больше не видел его ни на палубе, ни в коридорах до той минуты, когда «Турень» вошла в Гаврский порт.
Гавр, понедельник, 18 января 1897 года, на борту парохода «Турень»
Элизабет и Бонни стояли на носу огромного парохода, куда их проводил капитан, прежде чем вернуться на свой пост. Трагедия, омрачившая детство юной пассажирки, затронула струны его души, а потому по отношению к ней он проявлял отеческую заботу.
- Вот и земля моих дедов и прадедов! - воскликнула Бонни, глядя на приближающиеся берега Нормандии.
Она повысила голос, силясь перекричать пронзительно орущих чаек и шум паровых машин. Вокруг маневрирующей «Турени» покачивались на волнах небольшие парусные суда.
- Да, скоро мы ступим на французскую землю, - отозвалась Элизабет. - И я очень волнуюсь! Я ведь совсем не знаю своего деда. Прошло столько лет… В последний раз, когда мы виделись, я была совсем маленькая.
- Не тревожьтесь, мадемуазель, мсье Ларош ответил на вчерашнюю телеграмму, и он наверняка уже на пристани, с нетерпением ожидает нашего прибытия. Вы же не забыли предупредить его обо мне?
- Нет, конечно! Я написала, что еду с моей верной гувернанткой, которая в детстве была моей нянюшкой.
- И это чистая правда, - кивнула Бонни. - Я всегда буду заботиться о вас, мадемуазель. Ну и напугали же вы меня в четверг! До сих пор не могу прийти в себя. Я уже решила, что вы утонули, и один матрос, благослови его боже, уже начал спускать шлюпку на воду. Я думала, сойду с ума. Но тут, к счастью, и вы явились, мокрая с ног до головы. Господи, какое это было облегчение! И в тот же вечер вы всех очаровали своей красотой - во время ужина за капитанским столиком.
- Я не могла отказаться от этого приглашения. Капитан - сама любезность и весь вечер рассказывал увлекательные истории из своих плаваний. Прости, что тебе пришлось так за меня поволноваться. Бонни, вот увидишь, все будет хорошо, как только мы ступим на твердую землю, а еще лучше - когда окажемся в замке.
- Ваши слова - да Богу в уши! На следующий день после того, как вы бросили розы в воду, вам опять стало плохо, помните?
