О призраки! О царскосельский сон.
Пронизанный и радостью, и мукой!
Д. Кленовский
Когда депутаты уехали, поручик Дондуа позван был в царский вагон. Никто не видел, как он через пять минут вышел оттуда, спустился на рельсовый путь и скрылся в темноте. Вдали уже слышался шум поезда, шедшего в Петроград. Сел в купе второго класса, совершенно пустое, и весь отдался рою нахлынувших чувств. Вот и сбылось предсказание Перена. Он удостоился такой близости к царю, о которой мечтать не смел три года тому назад. Теперь, когда она пришла, он не знал, принимать ее или встретить холодом.
Поручик не заметил, как с некоторых пор дух критицизма и осуждения въелся в его мысли и чувства к императору. Не будь отречения, он бы завтра пошел в трудовики или в милюковцы. Входя в зеленый салон, чувствовал себя больше судьей, чем офицером собственного его величества железнодорожного полка, но растерялся, не зная, как держаться со вчерашним царем.
Он стоял в своей обычной серой черкеске.
— Подойди.
Дондуа сделал шаг вперед.
— Известно ли тебе, что случилось?
— Так точно, ваше величество.
— Знаешь ли, что я лишен связи с моим семейством?
— Я догадываюсь об этом, ваше величество.
— Согласен ли ты сослужить мне последнюю службу и сейчас, отсюда, отправиться в Царское Село?
— Приказывайте, ваше величество.
Царь положил ему руки на плечи.
— Я хочу, чтобы государыня узнала о моем отречении от меня первого. Но сам я не могу этого сделать. Будь моим верным посланным и расскажи все. — Он достал из стола круглую золотую коробочку.
— А сюда положишь медальон с портретом…
Поручика как жаром обдало. Царь обнял его и перекрестил.
— Господь с тобой!
Сидя в вагоне и едва сдерживая нервы, он чуть не проехал станцию Александровскую, на которой надо было сходить. Отсюда, через Баболовский парк, рукой подать до Царского Села.
Было светло, когда он подошел к Александровскому дворцу.
У запертой железной решетки долго пришлось давать объяснения, кто он и откуда. Внутри ограды много солдат, два эскадрона царского конвоя, гвардейский батальон, рота железнодорожного полка, батарея полевой артиллерии. Люди промерзли на восемнадцатиградусном морозе, мрачно потоптывали каблуками, жестикулировали, чтобы согреться.
Дежурный офицер, допросив поручика о цели приезда, отправился в дворцовые покои и вернулся с графом Бенкендорфом.
— Какого рода поручение имеете вы от его величества?
— Немедленно испросить аудиенцию у государыни императрицы и сделать устное сообщение без свидетелей.
— Устное сообщение без свидетелей?
— Так точно, ваше сиятельство.
Бенкендорф колебался. Но он знал поручика, его странный фавор у царской четы.
Задав еще один-два вопроса, повел в кленовую гостиную. Вошел туда сначала сам, чтобы доложить, а потом впустил Дондуа.
Императрица сидела в кресле и казалась крайне утомленной. Возле стояла Мария Николаевна, единственная из царских дочерей избежавшая заболевания корью. Ее не допускали в детскую, и она все время находилась при матери.
Дондуа был так сражен ее присутствием, что забыл, для чего явился. Императрица встала и, сделав несколько шагов, схватила его за обе руки.
— Говорите! Говорите скорей, что с ним?
— Его императорское величество жив и здоров.
Сбивчиво и нескладно рассказал об ударе, постигшем императора.
Мария Николаевна заплакала, обняла мать и помогла опуститься в кресло.
— Abdication! Abdication![18] — шептала Александра Федоровна, закрыв лицо руками.
Из Петрограда прибывали грузовики, битком набитые солдатами. Шли чаще всего к казармам сводного полка или к казармам конвоя. Оттуда неслись песни, стрельба. Ждали нападения на дворец, но ничего не случилось. Появились страшные субъекты — небритые, ходившие без всякой цели. Подходили к решетке дворца и, постояв, удалялись. То были выпущенные из тюрем заключенные. Шел слух о специальном поезде из Питера с бунтующими солдатами, чтобы атаковать дворец.
