В амбулатории Валентино Соломон чудом сумел справиться с тяжелейшим сальмонеллезом.
А сейчас он был болен сибирской язвой.
Последнюю предпочли по той причине, что эта зараза не передается от человека к человеку. Красавчика заразили двумя днями раньше Остапенко, и инкубационный период оказался минимальным. Тело Соломона уже покрылось нарывами; понос и рвота открылись в первые часы после начала сепсиса. Теперь живот у него был вздут; Красавчик задыхался. Все говорило за то, что жить ему осталось считанные часы. Если бы не одно «но»: сегодняшняя картина полностью повторяла вчерашнюю.
Месснер уже навещал Красавчика перед тем, как инфицировать Остапенко, и отметил, что летальный исход не за горами.
То, что за прошедшее время ему не стало хуже, удивляло.
– Если он выживет, это будет невероятный случай, – сказал Берг.
Штурмбанфюрер пожал плечами.
– Этого ли от нас ждут? Мне всегда казалось, что наша задача заключается в получении штаммов с повышенной вирулентностью, от которых противник отправится на тот свет через пару минут после вдыхания спор...
– Вам виднее, господин штурмбанфюрер.
– Конечно. Возможно, что задача несколько иная. Если предполагается выяснить воздействие на человеческий организм сочетанных факторов...
Месснер резко осекся. Он едва не выболтал старику то, чего ему знать никак не полагалось.
Месснеру намекнули, что руководство хотело бы изучить резервы организма при действии в условиях одновременного применения биологических средств, боевых отравляющих веществ и пресловутого «оружия возмездия».
И на кону стояли жизни будущих германских солдат, а не ущербных народов.
В распоряжении Месснера пока еще не было отравляющих веществ, они должны были вступить в игру на следующем этапе.
Сейчас же ему предстояло, грубо говоря, выяснить... впрочем, он и сам запутался. Он понимал лишь, что сочетание ослабленных радиацией штаммов с профилактическим приемом антибиотиков способны повысить шансы непобедимой германской армии на выживание в грядущих боях, где все перечисленное будет применяться массированно и одновременно.
А может быть, измененные споры нужны для чего-то другого.
– Как бы там ни было, это уже какой-то результат, – молвил Месснер. – Во всяком случае, нам будет о чем доложить, даже если он сдохнет.
– Вы по-прежнему отказываетесь от пробной антибактериальной терапии?
– Никто не вменял мне в обязанность испытывать лекарства.
Штурмбанфюрер помолчал.
– Что ж, хотя бы один, даст Бог. Я и на это не надеялся, если честно признаться. Слишком большая удача.
– Да, второй, похоже, не жилец, – кивнул Берг.
Он ошибся.
Сережка Остапенко выжил.
«Вот вам и расовая неполноценность», – неожиданно для себя подумал Месснер и поморщился: еще брякнет что-то подобное вслух, раз уж на ум пришло.
* * *
Он лежал, плохо соображая, на каком свете находится. Свет, не выключавшийся круглые сутки, резал глаза, но уже не так, как в самом начале, когда у Сережки развился менингит. Он знать не знал, что это такое; он не имел понятия, что в его состоянии гибельной может стать обычная простуда, не то что сибиреязвенное поражение мозговых оболочек. То, что он остался в живых, действительно было настоящим чудом. Чудеса случаются редко, но не так чтобы очень, их просто не замечают, списывая на счет неизвестных науке явлений, которые, однако, со временем обязательно получат заслуженное объяснение.
К нему продолжали ходить прорезиненные и просвинцованные садисты; им занимались, его изучали, ему удивлялись.
И Остапенко интуитивно догадывался, что ценность его особы постепенно и непонятным образом растет.
Он видел недоумение немцев и понимал, что теперь его хотя бы не прибьют, как муху. Точно, не прибьют... А к опытам он постепенно стал привыкать. Он терпел невыносимые мучения, но неизменно выздоравливал, и этот последний процесс даже начал доставлять ему естественное удовольствие.
И еще Сережка размышлял о побеге.
Размышлял – это, ясное дело, сильно сказано. Не размышлял – мечтал. Сбежать из трюма не сумел бы и вооруженный до зубов диверсант.
Но он уже познал чудо – почему бы не произойти еще одному? Он давно перестал полагаться на Бога. Но зачем-то Бог берег его, и не хотелось думать, что Господь покровительствует нацистам, сохраняя удивительный экземпляр для новых испытаний во имя торжества германского оружия.
