— Демократия – фарс, — сказал Ронан, и Адам усмехнулся, личная, маленькая штука, которая была по природе исключительной. Выражение лица, которому, фактически, он мог очень хорошо научиться у Ронана.
Гэнси одарил Генри жалостливым взглядом.
— Извини, он сегодня не получил достаточную нагрузку. Или что-то не так с его диетой. Я сейчас заберу его отсюда.
— Когда меня изберут президентом, — сообщил Генри Ронану, — я сделаю твою морду вне закона.
Улыбка Ронана была тонкой и тёмной.
— Судебная тяжба – фарс.
Когда они возвратились к затемнённой колоннаде, Гэнси спросил:
— Ты когда-нибудь рассматривал возможность, что, должно быть, вырастешь придурком?
Ронан пнул кусок гравия. Тот скользнул по кирпичам впереди, прежде чем прыгнуть в траву на внутреннем дворе.
— По слухам, его отец дал ему Фискер[28] на его день рождения, а он слишком боится его водить. Я хочу взглянуть на машину, если она у него есть. По слухам, он прикатил сюда на велике.
— Из Ванкувера? - поинтересовался Адам.
Гэнси нахмурился, когда пара невозможно молодых девятиклассников пробежали через внутренний двор... Он когда-нибудь был таким маленьким? Он постучал в дверь директора. «Неужели я это делаю?» Он делал.
— Вы подождёте меня здесь?
— Нет, — сказал Ронан. — Пэрриш и я собираемся покататься.
— Правда? — переспросил Адам.
— Хорошо, — согласился Гэнси. То, что они будут делать что-то, не думая о директоре, не размышляя, будет ли Гэнси после всего вести себя как Гэнси, принесло облегчение. — Увидимся позже.
И до того, как они смогли бы сказать что-нибудь ещё, он зашёл внутрь и закрыл дверь.
Глава 20
Ронан взял Адама в Барнс.
Начиная с роковой вечеринки, посвящённой Четвёртому Июля, Ронан принялся исчезать в своем фамильном доме, возвращаясь поздно без объяснений. Адам никогда не допытывался – секреты есть секреты – но он не мог отрицать, что ему было любопытно.
Теперь, казалось, он разберётся.
Он всегда находил Барнс дезориентирующим. Семейная собственность Линчей, может, не носила налёта роскошного изобилия, как дом Гэнси, но это более чем восполнялось ощущением замкнутой истории. Эти утыканные сараями поля были островом, нетронутым остальной частью долины, засеянным воображением Найла Линча, на котором паслись его сны.
Это был странный мир.
Ронан вёл машину по узкой дороге. Гравий прорезал ограждение и клубок спутанных деревьев. Красно-вишневые листья ядовитого плюща и кровавые шипы вьющейся малины мелькали между стволами. Всё остальное здесь было зелёным: навес, достаточно плотный, чтобы затенять полуденное солнце, трава, покрывающая рябью склоны, мох, цепляющийся за влагу.
А затем они двигались через лес и по просторным охраняемым полям. Здесь было ещё более пронизывающе тихо: зелёные и золотые пастбища, красные и белые сараи, массивные, тяжёлые осенние розы висели на густых кустах; пурпурные дремлющие горы, наполовину спрятанные за линией деревьев. Жёлтые яблоки, яркие, как повидло, выглядывают с деревьев на одной стороне дороги. Какие-то синие цветы, неправдоподобные, воображаемые, бесились на траве на другой стороне. Всё было диким и резким.
Но такими были Линчи.
Ронан проделал большой эффектный косой занос в конце дороги – Адам молча дотянулся, чтобы удержаться, до потолка – и БМВ небрежно забуксовала в гравии на парковке напротив белого фамильного дома.
— Однажды ты вышибешь боковину, — сказал Адам, пока вылезал из машины.
— Конечно, — согласился Ронан. Выбравшись из машины, он всмотрелся в ветви сливовых деревьев рядом с парковкой. Как всегда, Адам вспомнил, насколько Ронан принадлежал этому месту. Что-то в привычном способе, которым он стоял, пока тянулся к спелым сливам, подразумевало, что он делал так много раз раньше. Стало проще понять, что Ронан вырос здесь и состарился бы здесь. Проще увидеть, насколько его изгнание высекло его душу.
Адам позволил себе тоскливый момент, в котором вообразил Адама Пэрриша, выросшего в этих полях вместо пыльного парка за пределами Генриетты – Адама Пэрриша, который позволил себе хотеть этот дом для себя. Но такое было невозможно, как и пытаться представить Ронана преподавателем в Аглионбае.
