Отец доказывал, что победа моя чистая. Однако судьи медлили выносить решение. Кимура же просил судей повторить поединок.
Мы с Ивао поднялись. Он напружинился, готовясь вновь кинуться на меня. Родимое пятно налилось кровью.
– Капитан, – сказал один судья отцу, – оба падай… Надо опять борись.
– Опять, опять, – повторил Кимура, стараясь улыбаться.
– Поучи их еще разок, – сказал отец и гордо оглядел толпу из-под приспущенных век. – Пусть знают, с кем дело имеют.
– Хватит, Василий, – вмешался Семен. – Пусть ребятишки помирятся.
– Не подводи наших, Гера! – завопил Рыбин.
– Ну так что, сынок? – спросил отец и подмигнул.
Чтобы не заорать, я кусанул губу и помотал головой в разные стороны.
– Говорю – борись, – просипел отец, наклоняясь ко мне. – Опозорить отца хочешь?
– Опять, опять, – твердил Кимура и улыбался.
– Ты его под ножку, под ножку… – советовал Рыбин.
– Перестаньте! – Семен потряс неравными кулаками, которые были похожи на два разных куска кварца. – Раздухарились?!
– Твое-то како дело? – взвизгнул Рыбин. – Свово сына заимей и распоряжайся им, как хошь.
– Мой сын, – поддакнул отец, – что захочу, то и будет делать…
Я повернулся, прорвал толпу, где она была пореже, и побежал за храм. Здесь рос на склоне густой кустарник и возвышался на каменном постаменте бронзовый Будда, изрешеченный пулями. Я свалился в росистую траву и заскулил, как щенок, которому отдавили лапу. Будда печально глядел на меня пробитым глазом.
Изо всех сил дул я на вспухшую выше кисти руку, прикладывал прохладные, шершавые листья кислицы. Но боль отзывалась даже в кончиках пальцев на ногах. Я начал кататься по траве, но тут же затаился, потому что в мою сторону кто-то шел. Их было двое.
Вот они зашли в рогатую тень храма. Я узнал светлое кимоно и сложенный зонтик Сумико. Ее сопровождал братец.
Они подбежали ко мне и присели на корточки. Я вспомнил, что самураи, сделав харакири, улыбаются, и выдавил улыбку.
– Гера-сан, ты война рисуй, – сказала Сумико и подала мне альбом, который я оставил на столе судей, – как дядя Кимура.
– Мне бы краски, – ответил я и повел правую руку за спину. Однако задел больным местом за бок. Пришлось тихонько застонать. И в это время луна выскочила из-за выгнутой крыши храма. Я поспешно перевалился в тень. Но Сумико заподозрила неладное.
– Рука боли? – спросила она и схватила мою руку горячими пальцами.
Пока Сумико ощупывала опухоль, Ивао протянул мне конвертик. Такой же был и у него в руке. Значит, наградили обоих…
Я надорвал свой зубами. В конвертике лежал новенький рубль. Я скривил губы. Не могли дать какой-нибудь значок – все-таки международные состязания!
Я решил отдать рубль Юрику – пусть играет – и спрятал его в альбом.
Сумико потянула мою руку за кисть.
– А-а-а!..
Хорошо, над площадью гремела бочка. А так бы народ сбежался на мой стон.
– Худо? – спросил Ивао.
– Надо доктор, – сказала Сумико.
– Где сейчас возьмешь доктора? – промямлил я и опять стал дуть на опухоль.
– Дома, – ответила Сумико.
– Дома меня мать ремнем может только подлечить, – сказал я.
– Папа нас яруси, хоросый доктор, – ответила Сумико.
– Да он же помешанный. – Я покрутил пальцем возле головы.
– Папа хоросый доктор, – повторила Сумико. Она схватила меня за здоровую руку и повела по тропе вниз.
Она щебетала без умолку. Наверное, чтобы отвлечь меня от боли. Сумико говорила, что взяла зонтик на гулянье, – дядя обещал к вечеру дождь. Он гораздо лучше определял погоду, когда у него были собственные кунгасы, сейнер и баржа.
Я плохо слушал Сумико. Я старался не трясти руку. И прижимал ее к груди, как мать ребенка. Мне очень хотелось завыть, но впереди шла Сумико, а сзади Ивао.
– Нечестно ты меня толкнул, – сказал я Ивао. – Переведи ему, Сумико.
Сестра перевела ему. Он опустил голову и впился зубами в сорванную на ходу веточку. Сумико начала оправдывать брата. Она сказала, что это все Кимура. Он обучает Ивао приемам джиу-джитсу. Я хотел сказать в ответ, что с его ли очками готовиться к войне. Но в это время мы продрались сквозь заросли кислицы, кукольника, бузины, увитой вьюнком, и свалились прямо к нашему дому.
