Еще дружнее налегли на весла.
Вдруг утреннюю тишину разорвал свист приближающегося снаряда. Немного погодя за кормой шлюпки взметнулся первый белый столб воды. Осколки пронеслись над головой.
— По одиночной шлюпке бьют, черти! — не то возмутился, не то удивился Платонов.
— Навались! — прикрикнул на него Казатини.
И снова мерно вздымаются весла.
Немецкая пушка замолчала так же внезапно, как и открыла огонь. В наступившей тишине отчетливо слышны скрип уключин и тяжелое дыхание гребцов.
Так прошел еще час. Город был уже еле виден. Булатов еще раз посмотрел на тонущую в голубоватой дымке землю и сказал, расправляя плечи:
— Казатини, готовь завтрак.
На деревянных решетках — рыбинах, которыми было устлано дно шлюпки, Карп разложил белую простыню, выложил на нее содержимое одной из парашютных сумок. Только тут все почувствовали, что зверски хотят есть.
— А за это я по физиономии не получу? — хитро усмехаясь, спросил Казатини, доставая из глубины сумки две поллитровки водки.
— По сто грамм, — сухо сказал Булатов.
— Вася, не будем мелочными. По сто грамм это же всего четыреста, а в бутылке пятьсот, — взмолился Казатини.
Булатов спорить не стал.
То ли от того, что враг больше не беспокоил, то ли от выпитой водки, все оживились. Моряки теперь уже находили смешное и в своем поведении на берегу, и в страхе перед снарядом какой-то пушки.
И вдруг утреннюю тишину разорвал знакомый и зловещий прерывистый гул. Он приближался, становился все сильнее и отчетливее. К шлюпке шли два «Юнкерса». Это их моторы словно выговаривали: «Ве-зу… Ве-зу…».
— Дадут прикурить, — заряжая автомат, заметил Тринько.
— Нужен ты им со своей паршивой шлюпкой, — возразил Казатини.
Но «Юнкерсы» не сворачивают, они идут курсом на шлюпку.
— Одеть спасательные пояса! — командует Булатов.
Самолеты уже над шлюпкой. Ведущий неуклюже сваливается на левое крыло и пикирует. Бомбы с визгом и воем падают вокруг маленького беззащитного суденышка. Второй самолет пикирует вслед за первым. Вокруг шлюпки встают белые, шумящие фонтаны.
— Какое свинство! — возмущается всегда серьезный и молчаливый Платонов. — Бомбить беззащитную шлюпку в открытом море!..
— Никак уходят, — замечает Казатини.
Но вражеские самолеты и не собираются уходить: они разворачиваются для второго захода. И снова раздирающий уши вой бомб, треск пулеметных очередей.
Взрывная волна подбросила шлюпку и она перевернулась. Моряки оказались в воде. Рядом с ними плавали бескозырки, весла и деревянный ковшик, которым обычно откачивают воду из шлюпки.
А самолеты опять идут. Вот-вот хлестнут по воде злые пулеметные очереди.
— Как только откроют огонь — делай вид, будто тонешь и ныряй под шлюпку! — кричит Булатов.
Злобно зашлепали пули по воде, и тотчас матросы, один за другим, погрузились в волны.
Под перевернутой шлюпкой заленоватый полумрак. Булатов посмотрел на товарищей. У них лица серьезные, бледные. В глазах — ожидание. На лбу Тринько — полоска крови.
Поняв немой вопрос старшины, он вытирает ее рукой и небрежно говорит:
— О борт шлюпки ударился…
Скоро стих вдали шум моторов, и матросы покинули свое убежище.
Кругом зеркальная гладь моря, над головой — палящее солнце, рядом — перевернутая шлюпка. Пологие волны лениво покачивают ее.
И опять, как тогда на берегу, встал вопрос: что делать?
В этот момент Казатини и поплыл к чуть заметной на горизонте полоске берега. Товарищи недоумевающе смотрели на его темнеющую среди волн голову. Вот Казатини остановился, помахал рукой и крикнул:
— Счастливо оставаться!
Как жалел сейчас Булатов, что не застрелил его тогда, на берегу…
Казатини переворачивается и плывет к шлюпке.
— Разреши, Вася, я его кокну, — говорит обычно спокойный и даже флегматичный Платонов.
Казатини уже рядом, кладет руку на дно шлюпки.
— Зачем вернулся? — спрашивает Булатов, пододвигаясь ближе к матросу.
— Ладно, Вася. С этой минуты мы в расчете за зуботычину и предателя… Плохо вы знаете Карпа… Ладно уж… Извините. Люблю шутить, — говорит Казатини и виновато улыбается.
— Нашел, черт, время для шуток, — ворчит Булатов, но в голосе его ласка.
— Вот что, Карп, этот фокус твой будем считать последним. Понял? — говорит Платонов и грозит увесистым кулаком.
