Сидя у своего психотерапевта шестью годами позже, я размышлял, почему почти полностью вычеркнул этот эпизод из памяти. Мне было стыдно? Я боялся снова почувствовать себя полностью беспомощным? А может быть, как предположил мой врач, этот эпизод слишком напоминал мне другой? Две картинки перед глазами, они действительно очень похожи. Один образ: я умоляю похитивших меня боевиков. И второй: Талеб Салем Нидал просит помочь ему в мечети Эль-Фаллуджи. Мне удалось выбраться из той переделки живым благодаря умению вести переговоры моего курдского переводчика Тофика Абдола. А вот Нидалу не повезло — он такого заступника не нашел.
Профессиональный опыт моего психолога Марка Садоффа обширен. Ему приходилось лечить самых разных пациентов — от семейных пар, чей брак оказался несчастливым, до жертв пыток в Центральной Америке. Он использовал один из новейших способов терапии — метод десенсибилизации и восстановления с помощью движения глаз (я упоминал о нем в гл. 7). Пациент должен следить за пальцем врача, имитируя быстрое движение глаз во время сна. Одновременно психолог просит рассказать о травмирующем инциденте и пытается предложить вариант более позитивной его оценки. В моем случае доктор Садофф спросил, сознательно ли я желал смерти Талебу Салему Нидалу или все произошедшее было трагической случайностью. Если бы я знал, что произойдет с ним, когда я уйду, как бы я поступил? Я ответил, что, конечно, помог бы ему. Я бы вывел его из мечети, убедился, что ему ничего не угрожает. Тем самым доктор подводил мое сознание, отягощенное чувством вины, к мысли: я просто не понял, что Нидалу нужна моя помощь, что он в опасности. В тот момент меня волновал другой человек, убитый, я хотел, запечатлев преступление на пленке, сделать его достоянием общественности. Доктор помог мне понять, что это была ошибка, а не злой умысел. Я действовал из лучших побуждений. Да, я недостаточно хорошо проанализировал ситуацию, но это легко понять, учитывая, что за несколько секунд до этого я стал свидетелем хладнокровного расстрела пленного. Наши беседы помогли мне также понять связь между захватом меня в заложники и ситуацией в мечети. У Нидала, в отличие от меня, не было переводчика. Он был убит, потому что никто не смог перевести мне его слова и я не понял, что его надо вывести из мечети, что ему нужна моя защита. Я никого не спас, как мне грезилось во сне. Я позволил самолету потонуть в Потомаке. Но мне нужно было простить самого себя. Иначе в бессмысленной попытке восстановить справедливость я рано или поздно просто совершил бы самоубийство.
Вскоре после того, как мы с Анитой съехались, я начал готовиться к очередной, уже четвертой, командировке в Афганистан. Надеясь добиться какого-то ощутимого результата лечения до своего отъезда, я начал чаще встречаться с доктором Садоффом. Однажды я поделился с ним своими соображениями о том, что должно произойти, чтобы я смог примириться с событиями в Эль-Фаллудже. Мне казалось, я смогу это сделать, если во время командировки буду ранен и потеряю какую-нибудь конечность. Лучше, если это будет нога, а не рука. Потеря ноги, пусть и не жизни, вместе с многолетней разрушительной ненавистью к себе, по моим представлениям, требовалась для того, чтобы «расплатиться» за жизнь Нидала.
Доктору Садоффу не удавалось разубедить меня. Но за все то лето, что я провел в Афганистане, я не сделал ничего, что помогло бы воплотить эту мою идею в жизнь. Напротив, еще никогда я не был так осторожен: я старался не оказываться на линии огня, избегал неожиданностей и любой опасности. Я даже купил каску и бронежилет, которые почти никогда до этого не надевал. В каску я положил фотографию Аниты, в карманы бронежилета — снимки девочек. Впервые мне казалось, что моя жизнь может иметь ценность для кого-то еще кроме меня. Если я погибну или потеряю ногу, может быть, я и «сравняюсь» с Нидалом. Но каково тогда будет людям, которых я считаю своей семьей? Людям, чьи фотографии я всегда ношу с собой. Мое прошлое, мои поступки во время войны не означали, что я плохой человек. Они не могли уничтожить все хорошее, что было во мне. Они просто доказывали, что в жизни есть место и добру, и злу. В прошлом я часто не знал, как поступить, что будет правильно. Но теперь у меня не было никаких сомнений. Несмотря на мои недостатки, несмотря на мое предательство, несмотря на боль, которую я причинял другим, — несмотря на все свои грехи, я хотел вернуться домой живым. Да, война изменила меня, что-то отняла, а что-то подарила. Но сейчас я, наконец, чувствовал себя полноценным человеком.
