Но когда появился шанс спасти человека не во сне, а наяву, я его просто не увидел. Я был в шоке от совершенного на моих глазах убийства. И не смог сообразить, что умолявший меня о помощи Талеб Салем Нидал может стать следующей жертвой. Он был единственным свидетелем расстрела в мечети, и с его смертью исчезла последняя возможность пролить свет на те события. Раненый и безоружный, он, видимо, понял намерения своих убийц и попытался спастись, уползти от них. Ему трусливо выстрелили в спину. В его теле нашли больше 20 пуль.
Я никогда не прощу себя за то, что не помог ему. Но в какой-то момент я понял, что моя собственная смерть, которую я искал как на войне, так и дома — в алкоголе, наркотиках или опасных приключениях, — ничего не сможет исправить История с бритвами помогла мне осознать всю серьезность ситуации. Я, наконец, обратился к специалисту. Правда, если честно, подтолкнул меня к этому целый ряд обстоятельств. В частности, одна моя подруга — стыдно признаться, но я вовсе не заслужил ее доброго отношения к себе — помогла мне найти подходящего врача. А тот согласился сделать для меня скидку по сравнению со своим обычным гонораром. Но самое главное — то, что у меня появилась причина стремиться к выздоровлению. Я еще учился в Гарварде, но приехал в Лос-Анджелес, чтобы взять несколько интервью для этой книги. Я позвонил Аните. Мы снова отправились в каньон Темескал, потом поужинали вместе. В самолете по пути обратно в Бостон я написал ей огромное письмо на пяти страницах. Я рассказал, как с самой первой нашей встречи в национальном парке Джошуа-Три ее смелость и готовность взглянуть в глаза самым большим своим страхам вдохновляли меня. Говорил о том, что всегда хочу быть рядом, чтобы подстраховать ее от падения, как во время наших занятий альпинизмом. Мое письмо больше напоминало любовное послание какого-нибудь подростка. В течение трех дней я не получал ответа. Я уже подумал было, что перегнул палку, и начал бояться, что не только в самом зародыше убил наши отношения, но и потерял друга. Потом мы все-таки «вступили в переговоры». И начали встречаться. Через какое-то время решили жить вместе и сняли квартиру в Лос-Анджелесе. Но жили мы в ней не одни: у Аниты ведь была десятилетняя дочь. Кроме того, ее сестра как раз разводилась с мужем и переехала к нам вместе со своей дочкой (ей было шесть). Вот так, совсем неожиданно, я стал отцом. Посттравматический синдром, наркотики, алкоголь — всему этому в моей жизни больше не было места. Анита этого просто не допустила бы.
Два месяца я вел очень непривычную для меня жизнь: готовил по утрам завтрак для девочек, отвозил их в школу. Я помогал им делать уроки, играл с ними в карты и настольные игры, смотрел мультики и выслушивал их признания в любви к группе Jonas Brothers и Джастину Биберу. По вечерам я готовил ужин, и, когда Анита возвращалась с работы, мы все вместе садились за стол. Как одна семья, хотя никто из них не был мне родственником по крови.
Мне сразу стало ясно, что эта семья — чудесный подарок судьбы. Они подарили мне возможность стать лучше и мотивацию работать над собой. Но злость, чувство вины и стремление к саморазрушению не исчезли из моей новой жизни сами по себе. Мне предстоял еще долгий и трудный путь. Должен был пройти не один месяц, прежде чем я постепенно начал оставлять прошлое в прошлом, прежде чем у меня снова появилась надежда.
Весной 2003-го, вскоре после вторжения в Ирак и за год до того, как я снял расстрел в мечети, меня, еще одного моего коллегу из CNN и нашего переводчика захватила неподалеку от Тикрита вооруженное формирование «Федайин Саддам». К счастью, мы пробыли в плену совсем недолго. В тот момент мне было очень страшно, но впоследствии я редко вспоминал об этом. Почему-то я никогда не думал, что этот инцидент как-то связан с моим состоянием. Однако когда я стал посещать психолога, выяснилось, что я ошибался. По всей видимости, этот эпизод тоже был одной из причин, почему мне все сложнее становилось справляться с собственной жизнью.
Вот картина, которую я так долго пытался забыть. Я стою на коленях и молю о пощаде. Как меня учили на специальных курсах для военных журналистов (меня, хотя и немного поздновато, отправил на них работодатель), я пытаюсь установить зрительный контакт с одним из боевиков. Надо постараться, чтобы он увидел во мне человека, а не животное, помеху, угрозу или средство достижения цели. Я трясу сложенными вместе руками, как будто в них бутылка шампанского после успешного окончания «Тур де Франс» или «500 миль Индианаполиса», надеясь, что этот универсальный жест мольбы будет понятен и ему. Для большей убедительности я делаю еще один жест — провожу рукой по горлу, как будто перерезаю его, и по-английски говорю: «Нет, нет». Это, наверное, была не слишком удачная идея.
