Бронированная дверь открылась; выход из тюрьмы застилала густая тень, словно ничего, кроме моей пыточной камеры, уже не существовало. Таис взглянула на меня в последний раз – прежде чем уйти в темноту.
– Погоди! – крикнул я.
Таис замерла.
– Положим, что все, что ты… что вы говорите, – это правда. Каким-то невероятным образом. Но я действительно был на «Ахилле», и вы говорили, что были и другие пострадавшие тоже. Первый пилот. Я его помню.
– Да, – сказала Таис.
– Они здесь?
Таис замялась на секунду.
– Да, – нехотя ответила она. – Здесь есть и другие, с «Ахилла».
– Я могу их увидеть? Кого-нибудь. Первого пилота. Это помогло бы мне. Быть может, если бы мы могли поговорить…
– Нет. Мы думали об этом. Вы просто не совсем понимаете. Скорее всего, вам стало бы еще хуже.
– Хуже, чем это?
Я показал рукой на пустые белые стены.
– Извините, – повторила Таис и вышла из камеры.
Дверь закрылась за ней. Таис сгинула во тьме. Гулкое металлическое эхо прокатилось по сверкающим стенам. Но уже через секунду меня окружала тишина.
Я вышел в середину комнаты. По лицу стекали капельки пота; воздух в камере стал вязким и теплым, нагревшись от слепящего света из стен.
– А теперь, – сказал я, – а теперь просто отключите меня! Ну же! Нажмите на кнопку! Вы ведь часто это делаете!
Тишина.
– Я устал, – сказал я. – Я не могу так больше. У меня нет сил.
Ноги окоченели и почти ничего не чувствовали. Дышать было тяжело, с каждым вздохом легкие наливались болезненной тяжестью.
– Лида, – пробормотал я. – Нет…
Я поднял голову.
– Таис! Таис, пожалуйста! Я схожу здесь с ума! Если вы правда… если это не то, чего ты хочешь… Если вы…
Раздалось пронзительное дребезжание – можно было подумать, что кто-то пытается включить неисправный микрофон.
– Таис, – повторил я, – я не могу терпеть ни этот жуткий свет, ни темноту, ни этот холод… Таис!
– Достаточно! – рявкнул искаженный неисправным модулятором голос.
– Что достаточно?
– Сядьте на кровать! – приказал голос. – Я сейчас выключу свет. Попытайтесь уснуть.
– Таис…
– Сядьте на кровать!
– Таис, – повторил я, – у меня остался один последний вопрос. После этого я замолчу и постараюсь уснуть.
Надсадный шум прекратился – кто-то переводил дыхание, обдумывая мои слова.
– Я слушаю, – донеслось с потолка.
– Таис, – сказал я, – я вам верю, я верю, что вы хотите помочь. Я понимаю, что вы не можете мне все говорить, что вы, возможно, и не знаете всего, но постарайтесь ответить на этот самый последний вопрос.
– Я слушаю, – нетерпеливо повторила через модулятор невидимая Таис.
Я сглотнул слюну.
– Скажи, среди пострадавших, среди тех, кто с «Ахилла», есть девушка твоих лет?
Голос молчал.
– Да, – послышалось наконец с потолка, и этот единственный слог, произнесенный механическим басом, превратился в протяжный электрический гул, который еще долго стоял в ушах.
Прошел почти месяц после нашего последнего свидания с Лидой в театре, но она по-прежнему избегала меня, придумывая всевозможные причины, чтобы отказаться от встречи. Сначала у нее появились неотложные семейные дела, а ближе к сессии она решила круглые сутки готовиться к несложным промежуточным зачетам.
Я поговорил с ней всего несколько раз, когда мы случайно встречались в коридоре у поточных или в институтской столовой. Она была приветлива, позволяла целовать себя в щеку и все время куда-то спешила – на лекцию, непонятную встречу, домой. Прощаясь, Лида долго смотрела на меня зелеными грустными глазами, чуть нахмурив брови и улыбаясь, как умела, только уголками рта, – извиняясь за что-то, о чем никак не могла или не решалась сказать.
– В планетарии пустили новую программу, – сказал я однажды, чтобы хоть как-то ее задержать.
Лида была вместе с Анной, которая уже нетерпеливо тянула ее за рукав.
– Ты же знаешь, это не планетарий, – сказала Лида.
– В звездном театре, – поправился я.
– Нам вообще-то пора, – сказала Анна.
– Потом, – сказала Лида. – Мы торопимся по делам.
Она ехала с Анной в город, а у меня оставался последний семинар. Мы расходились по разные стороны узкой аллеи, которую обступали развесистые зеленые ели и уродливые облетевшие деревья.
