— Пытки вынуждают лгать даже больше, чем сам Сатана.
— Я не знаю, могут ли пытки заставить лгать, поскольку никогда их не применял; но уж коль скоро я взялся за это дело, то доведу его до конца, чего бы мне это ни стоило.
— Вот уж в чем я не сомневаюсь.
— Тогда продолжим, — он вновь высморкался в замурзанный носовой платок, почесался, выискивая блох и вшей, после чего возобновил свои вопросы, уже ставшие весьма навязчивыми. — Так как вы сами объясните то, что произошло на озере?
— Могу сказать лишь то, что в Новом Свете порой происходят такие вещи, с которыми мы никогда раньше не сталкивались, вот люди и пытаются объяснить это вмешательством потусторонних сил, — ответила немка, стараясь взять себя в руки. — А вам не приходила в голову мысль самому отправиться туда и лично изучить это явление?
— Вы намекаете, что я должен лично заняться колдовством, чтобы в него поверить?
— Я говорю лишь о том, что вам стоит своими глазами посмотреть на это место, чтобы понять, действительно ли это колдовство.
— Мне не нужно никуда ехать, чтобы в этом убедиться; я и так знаю: если вода горит, когда Создатель повелел ей гасить огонь, то к этому, несомненно, приложила руку весьма сильная и столь же недобрая сущность.
— Неужели эта сущность сильнее самого Создателя, если способна опровергнуть его законы?
— Вы сейчас ступили на очень опасный путь, — заметил брат Бернардино, покосившись в сторону писца, строчившего протокол.
Предупреждение не пропало втуне, и немке волей-неволей пришлось следить за своими словами и не вступать в богословские споры, в которых ее противник всегда оказывался бы победителем, поскольку она слишком хорошо понимала, что, стоит ей выиграть подобный спор, как она тут же окажется в камере пыток.
Она отчаянно пыталась вспомнить запутанные рассказы Сьенфуэгоса, который пытался ей объяснить, почему эта маслянистая черная жидкость с неприятным запахом обладает непостижимым свойством загораться быстрее и жарче, нежели самое сухое дерево; но здесь, в стенах мрачной темницы, объяснения канарца казались далекими и по-детски неубедительными. Она и сама не поверила бы, что такое возможно, если бы не оказалась свидетельницей этой ужасной сцены.
— Простите меня! — прошептала наконец Ингрид, потупив глаза и вонзив ногти в ладони. — Должно быть, я переутомилась, оттого и несу всякий вздор, хотя на самом деле вовсе так не думаю. Но клянусь, что не имела никакого отношения к этому несчастному случаю; я сама была поражена тем, что случилось на озере.
— И кто же, в таком случае, совершил это бесовское деяние?
— Деяние? — удивленно переспросила она. — Не было никакого бесовского деяния.
— Я вижу, вы отказываетесь сотрудничать, — с сожалением вздохнул монах, разведя руками в красноречивом жесте и давая тем самым понять, что в таком случае ничем не может помочь. — Если вы этого не делали, то кто-то ведь должен был поджечь воду? Так кто же?
— Я не знаю.
— «Как известно, если обвиняемый не в состоянии оправдаться или обвинить кого-то вместо себя, то его надлежит признать виновным».
— И кто же автор столь чудовищного заявления?
— Конрад Марбургский.
— Ну что ж, я нисколько не удивлена. Этот Конрад Марбургский — кровожадный мясник, который самого Папу привел в ужас своим разнузданным фанатизмом, — она ненадолго умолкла. — Но я сильно сомневаюсь, что он действительно утверждал подобное, поскольку после него не осталось ни документов, ни методик, ни руководств.
— Я гляжу, вы много о нем знаете.
— Отец часто водил меня в детстве во дворец Майнца, где собирался Церковный Собор и его частенько поносили, и я собственными глазами видела то место неподалеку от Марбурга, где он был убит. Паломники до сих пор плюются, проходя мимо этого вяза.
— Значит, в детстве вас занимали вопросы, связанные с Инквизицией?
— Нет, они никогда меня не занимали, вплоть до позавчерашнего дня, — спокойно ответила донья Мариана. — Моя совесть всегда была чиста, вера в Бога — несомненна, а преданность Святой Деве с каждым днем все крепче. Верю, что она охранит меня от любого зла.
— Рад это слышать, — искренне признался инквизитор. — Пресвятая Дева — лучшая защитница в подобных случаях, но даже самому лучшему защитнику порой приходится прилагать невероятные усилия, чтобы спасти обвиняемого. Назовите мне имя — всего лишь одно! — и я поверю в ваше раскаяние и желание сотрудничать с правосудием.
