Шум празднования отступает на второй план, пока я иду к Леону. Никого больше не вижу, толпа расступается по сторонам, и я едва не попадаю под брызги нескольких только что откупоренных бутылок шампанского. Но сейчас это меня совершенно не волнует.
Меня волнует только Леон.
Шагая к нему, я чувствую, как внутри меня нарастает приятный жар. Мои чувства приглушены и обострены одновременно, а сюрреалистичность ситуации заставляет так воодушевиться, что я смело подхожу к нему, обнимаю за шею и притягиваю к себе для нежного поцелуя.
Нет ничего проще и приятнее этого ощущения. Всего лишь невесомое прикосновение губ, но мое тело словно пронзает молния. Его руки мягко обнимают меня, притягивая ближе. Вокруг все еще радостно вопят люди, слышны чьи-то громкие разговоры, гремит музыка, и я понимаю, что наш поцелуй видят все присутствующие, но никак не могу остановиться.
Как только эмоции в зале утихают, я нахожу в себе силы оторваться от Леона, смотрю прямо в эти бесконечно красивые карие глаза и сдерживаюсь, чтобы вновь на него не наброситься.
– Мы можем поговорить? – выдыхаю я.
– Да, конечно. В другой комнате?
– Нет, давай на свежий воздух, – качаю головой я.
Мы пробираемся сквозь толпу, я вывожу Леона за дверь и тащу вниз по ступенькам на безлюдную улицу. Небо сегодня безоблачное, в атмосфере ощущается некое умиротворение, сверху льется прохладный свет, который отражается от крыш и путается в кронах деревьев. Я беру ладонь Леона в свою руку и нежно сжимаю.
Мы идем по проселочной дороге, уводящей в тупик с несколькими домами по обеим сторонам, скрытыми зарослями кустов. Здесь горит всего один фонарь, но его оказывается достаточно, чтобы залить светом весь тротуар. Я сажусь, скрестив ноги, прямо на желтой разделительной полосе, и Леон делает то же самое.
– Мне очень жаль, – начинаю я. – Я знаю, что нехорошо с тобой обошелся.
– И ты прости. Я так испугался твоего отъезда, что лишь усугубил ситуацию. Мне действительно было очень плохо, и я никак не мог отделаться от мысли: я влюбился в парня, с которым мне ничего не светит.
– Даже если бы я переехал обратно в Нью-Йорк, мы все равно оставались бы на связи. Я бы писал тебе по электронке…
– В этом-то и проблема, – прерывает меня Леон. – Ты хотел встречаться со мной на своих условиях. Я, например, мог бы поехать в Нью-Йорк учиться в колледже. Мог бы изучать какую-нибудь из десятка «идеальных» дисциплин, которые ты для меня так старательно подобрал. Здорово, что ты такой организованный, но я тогда не мог втиснуться в твои планы. И до сих пор не могу.
– Меня выбивает из колеи сама мысль, что кто-то не знает, как ему распоряжаться своей жизнью. Буквально дыхание перехватывает, когда я думаю, что ты не представляешь, как строить свое будущее, и не проявляешь никакого желания это выяснить. Да, это, вероятно, не очень приятно… Ладно, вообще неприятно, но я привык все планировать наперед. Цели могут меняться, не вопрос, но чтобы вообще не было никаких наметок на будущее? Такая перспектива пугает меня до чертиков.
– Я вернулся в гимнастический зал. Занимаюсь еженедельно, иногда по два раза. И теперь я делаю то, что мне нравится. У меня все не выходили из головы твои слова о том, что нужно вновь стать тем ребенком, обожавшим крутить сальто, поэтому я напрягся и в итоге смог это сделать.
– Леон, это потрясающе.
– И еще я встретил тренера, который…
Я нетерпеливо его прерываю:
– Но ты ведь секунду назад сказал, что занимаешься этим сугубо ради развлечения?
– …который предложил мне обучать гимнастике детишек в возрасте от пяти до семи лет. И я понял, что каждый день буду крутить с ними то самое сальто. Уверен, что мне попадутся настойчивые родители, вроде моих собственных предков, но все равно это прекрасная подработка. К тому же теперь, без «Стар-Вотч», я могу просто быть самим собой.
