...Восемьдесят девять слонов плюс сто сорок четыре слона - будет двести тридцать три слона.
...Через пару лет мне стукнет тридцать. И до сих пор я не совершил ничего такого, чем можно было бы оправдать тридцатилетний отрезок жизни. Учился, потом работал...
Стал, как говорят, самостоятельным человеком. Человеком, который может прокормить себя и достичь определенной степени благополучия. Но не затем же живет человек, чтобы только прокормить себя? От моего существования еще никто ничего не выиграл и не проиграл. Иначе говоря, есть я в этом мире или нет - все одно. Тогда какая разница между мной и амебой или инфузорией-туфелькой?
...Сто сорок четыре слона плюс двести тридцать три слона - будет триста семьдесят семь слонов.
...Вдруг четко ощущаю, что мое "я" начинает раздваиваться. Не знаю, как это явление называется в психиатрии, да и неважно, потому что, думаю, никаких симптомов душевной болезни у меня пока не наблюдается.
Странно только, что, раздваиваясь, моё "я" становится моим детством. Я встречаюсь с ним, вижу свое детство.
Оно появляется совсем неожиданно. Поднимаю глаза и вижу у своей кровати маленького мальчика.
...Шестьсот десять слонов плюс девятьсот восемьдесят слонов - будет тысяча пятьсот девяносто слонов...
На мальчике брюки чуть ниже колен. Их называют брюки гольф. К таким надевают узорчатые носки до колен.
У мальчика нет носков. На нем старенькие, отцовские, которые он раскопал в узле со всяким хламом. Носки очень велики мальчику. Зато у него необыкновенная рубашка. Из настоящего шелка. Мать сшила ее из остатков. У матери мальчика, портнихи Вардуи Давтян, много заказчиц. Они приносят дорогие отрезы на рубашки. Мать кроит так искусно, чтобы непременно выгадать и на рубашку для сына. Сын уже пробует зачесывать волосы назад, но это ему еще никак не удается. Он смачивает их водой, старательно укладывает, но, высохнув, они все равно дыбятся. Я хорошо отношусь к этому мальчику и чуточку жалею, его.
- Здравствуй, - вежливо говорит он, потому что так учила его мать.
- Здравствуй, - отвечаю я.-Ты снова вернулся?
- Я всегда с тобой,- отвечает он.- Разве человек когда-нибудь расстается с детством?
- Нет, не может расстаться.
- Ты не тоскуешь по мне? - спрашивает он.
- Тоскую. И часто жалею, что ты стал уже прошлым. Жалею... Ты все тот же ребенок, но вот я сделался взрослым, оставив тебя там, в своем прошлом.
- И как часто ты жалеешь об этом?
- Как правило, когда наваливаются заботы. Но в общем-то я доволен. Больше того, даже завидую людям, которые уже давно встречаются со своей молодостью так, как мы сейчас с тобой...
- Почему? - спрашивает он, а я вдруг начинаю петь: Que sera, sera...
- Ты что, маленький? - удивляется он.
- Встретившись с тобой, невольно чувствуешь себя ребенком. И это неудивительно.
- Я впервые слышу эту песнь. А почему ты не поешь ту, старую, которую и я тоже знаю?
- Песни я предпочитаю новые. Из старых помню и люблю только те, что пела, убаюкивая меня, моя мать.
- Хорошо, что хоть они не оставили тебя, - с удовольствием отметил он.А ты знаешь, насколько мы отличаемся друг от друга?
- Я вижу это.
- Только видеть - мало. Надо еще и чувствовать. Во мне - целый мир, а что в тебе?
- Во мне?
- Да? В тебе есть этот огромный мир?
- Пожалуй, нет.
- Наверняка нет. Или какой-нибудь осколок от огромного мира.
- Осколок, точно, остался.
- Ничто не проходит мимо леня. Мне все очень интересно. И почему подсолнух называется подсолнухом, почему у кенгуру сумка на животе и откуда берутся дети. Ты все это уже, наверное,, знаешь. Но при случае станешь говорить, что детей ловят в Зангу или в Гетаре.
- А ты правда еще не знаешь этого?
- Конечно, не знаю,- отвечает он.
- Вот видишь, у меня все-таки есть какое-то превосходство над тобой.
- Это не превосходство. Что-верно, то верно, сейчас ты уже многое знаешь, но вот вопрос: хочешь ли знать больше? А я определенно хочу. У меня в голове каждый божий день возникает тысяча вопросов. И я ищу на них ответы, сберегая в себе, пока не найду. А ты их в себе убиваешь. Вопросы. Потолу что твой мир очень сузился. Это уже не мир. Это всего осколочек, который ты позаимствовал у меня.
